зато я спас кота
Я слоупочный слоупок, потому что этот фанфик несколько месяцев висит у меня в цитатнике. И только когда я решила все непрочитанное перекинуть на читалку, добралась до него.
Тут мои любимые Серпико и Фарнеза
Фарнеза только получила должность командира ордена Святой Железной Цепи, а Серпико как всегда неотрывно следует за ней.
Стиль повествования прекрасно выдержан. Повествования ведется от лица оригинального персонажа - брата Роджера, и забавно видеть, как он трактует те вещи, о которых читатель знает из канона. (например, почему на самом деле Фанеза не пропускает ни одной казни еретиков; кого на самом деле любит Серпико и т.д.) Замечательно раскрыты характеры персонажей - стремящаяся заслужить признание и любовь Фарнеза, неистово усердствующая в новой должности; неопытная и легко поддающаяся чужому влиянию ; и Серпико, принимающий ее такой, какая она есть, и готовый умереть защищая ее. Т____Т
Тут мои любимые Серпико и Фарнеза
Фарнеза только получила должность командира ордена Святой Железной Цепи, а Серпико как всегда неотрывно следует за ней. Стиль повествования прекрасно выдержан. Повествования ведется от лица оригинального персонажа - брата Роджера, и забавно видеть, как он трактует те вещи, о которых читатель знает из канона. (например, почему на самом деле Фанеза не пропускает ни одной казни еретиков; кого на самом деле любит Серпико и т.д.) Замечательно раскрыты характеры персонажей - стремящаяся заслужить признание и любовь Фарнеза, неистово усердствующая в новой должности; неопытная и легко поддающаяся чужому влиянию ; и Серпико, принимающий ее такой, какая она есть, и готовый умереть защищая ее. Т____Т
26.12.2010 в 13:23
Пишет Berserk-fest:№3 "Дети Святого города"
Для [J]Mad Selena[/J]
Название: "Дети Святого города"
Автор: Keishiko
Основные персонажи: Серпико, Фарнеза, пара авторских.
Жанр: POV
Краткое содержание: Однажды в орден Святой Железной Цепи был назначен новый командир. По традиции, это была женщина.
Имя её было – Фарнеза ди Вандимион.
От автора: обращаю ваше внимание на то, что описываемая религия, несмотря на внешнее сходство, не является христианством; также и инквизиция значительно отличается от существовавшей в нашем мире.
читать фик***
На исходе осени в наш монастырь братьев меньших возвратились рыцари ордена Святой Железной Цепи.
Тяжелое это было время. Войны и неурожай ввергли народ в нищету, нескончаемые вереницы беженцев брели по дорогам, прося подаяния, но некому было протянуть им кусок хлеба. В городах не было места такому великому количеству людей, и они ютились на улицах, в грязи и холоде, а то разбивали в окрестностях городов целые лагеря, где царили всё те же грязь и нищета. Отчаявшись заработать на пропитание честным трудом, мужчины становились разбойниками и нападали на проезжих рыцарей. Женщины же торговали своим телом, чтобы прокормить детей, и немало было таких, кто умирал от дурной болезни либо был покалечен злодеем, купившим несчастную за пару медных монет. Дети умирали от голода на руках матерей, чья грудь не могла дать молока, и трудно было оплакивать их – насколько счастливее были теперь их бедные маленькие души в доме Отца нашего небесного, нежели в земной юдоли, полной страданий. Всяк думал лишь о том, как прожить ещё один день, и нередко случалось, что дети отбирали хлеб у престарелых родителей, равнодушно глядя, как старики умирают с голоду, а муж выгонял из дома жену, не желая кормить лишний рот; имелись и такие, кто продавал жену или дочерей охочим до разврата рыцарям и купцам, и даже соседи не осуждали их. Страх перед близкой смертью заставлял людей забыть о милосердии и любви к ближнему. И это творилось в больших городах, что уж говорить о маленьких, едва обнесенных стеной! Даже Святой город, цветущий и благополучный, ощущал на себе смрадное дыхание беды. Богачи ещё пировали, не ведая тревог, но с каждым днём на улицах становилось всё больше нищих, за бесплатной похлёбкой выстраивались огромные очереди, а братья не успевали хоронить несчастных, чьи тела лежали прямо на улицах. Мы благодарили Господа за то, что в час испытаний можем служить ближним, но, признаться, это было тяжкое бремя.
Вслед за голодом пришла вечная спутница всех войн – эпидемия, а по-простому мор, выкашивая целые селения, заставляя людей сниматься с родной земли и бежать куда глаза глядят, в надежде спастись от гибели. Нередко один беглец, уже носящий в себе смертельную заразу, становился причиной новой вспышки болезни, так что в деревнях перестали принимать обездоленных – их встречали камнями, а то и вилами. Все стекались в лагеря беженцев, и тут уже было всё равно, кто ютится рядом с тобой в палатке – бродяга ли, калека или прокажённый. Лишения делали людей равнодушным ко всему.
И в этот земной ад, в эту землю ужаса, разрухи и смерти пришла самая страшная и самая коварная болезнь, подобно чуме поражающая не только тела, но и души людские – ересь.
Рыцари возвратились из долгого паломничества, привезя вместе со священными реликвиями тело своего командира, Жанетты Роме, погибшей в дороге от болезни. Похороны счастливицы – известно, что умерший во время паломничества попадает прямо на небеса, а Жанетта и прежде была отмечена многими знаками святости – были долгими и пышными, присутствовал весь цвет духовенства – кардиналы и епископы, даже понтифик почтил память командира ордена, отслужив торжественную заупокойную службу и пообещав официально рассмотреть вопрос о причислении Жанетты к лику блаженных. И едва лишь миновал положенный срок траура, из монастыря святой Бригитты прибыла скромная процессия – двое монахов, двое рыцарей да молодая девушка знатного происхождения, которой суждено было заменить покойную Жанетту на посту командира ордена.
Имя девушки было – Фарнеза ди Вандимион.
Когда я впервые увидел её, она показалась мне совсем ребенком – светлые косички, по-детски нежная кожа, ямочки на щеках… Она была неулыбчива и молчалива, но усердна в молитве – все сочли это добрым знаком, ведь женщина-командир призвана олицетворять собой духовность ордена, в то время как на плечи её заместителя ложится ответственность за земную доблесть. Должность заместителя командующего в ордене Cвятой Железной Цепи занимал рыцарь по имени Азан, и вряд ли среди ныне живущих можно было отыскать более отважного и благородного человека. Настоятель нашего монастыря при первой же встрече отечески посоветовал Фарнезе во всём полагаться на Азана, как делала это её предшественница, и девушка приняла совет весьма послушно. Было видно, что она больше думает о горнем, нежели о дольнем – всё свободное время юная дворянка проводила в церкви, погрузившись в созерцание, не пропускала ни одной службы и столь почтительно внимала наставлениям отцов Церкви, что все сходились во мнении – новая командир ордена воистину избранница Божья.
Вместе с Фарнезой ди Вандимион в ордене появился и новый герольд – светловолосый юноша по имени Серпико, смешливый и простоватый, всегда следующий за командиром, точно тень. От рыцарей, всегда охочих до сплетен, мы узнали, что он прислуживал девице ди Вандимион ещё в отчем доме, и это было похоже на правду – что бы ни потребовалось командиру, первым, к кому она обращалась с приказаниями, был герольд. Также среди рыцарей ходили слухи, что Фарнеза была отправлена в монастырь за некие прегрешения – хотя вовсе не за те, за какие обыкновенно ссылают в монастырь юных девиц высокого рода, но лёгкого нрава – и герольд был ни кем иным как соглядатаем, приставленным к ней, дабы следить за её поведением. Если так, то усилия его пропадали втуне, ибо, как я уже сказал, не было в ордене рыцаря благочестивее девы-командира.
Братия мирно вкушала вечернюю трапезу – весьма скудную, надо признать – когда в трапезную вбежал брат Лука, задыхающийся от быстрых шагов, нисколько не приставших его тучной фигуре. Столь шумное появление не могло не остаться незамеченным, и мы невольно обернулись. Дорогой наш брат пребывал в страшном волнении, он бурно размахивал руками, силясь вымолвить слово, и вдоль стенки к нему уже спешил встревоженный трапезничий, дабы предостеречь брата Луку от нарушения тишины, предписанной уставом. Но его благой порыв остался незамеченным, ибо ещё прежде брат Лука сумел отдышаться и воскликнул:
- Еретики жгут дома!
Тут уже и остальные братья позабыли о соблюдении тишины во время трапезы, и отовсюду послышались восклицания, полные недоумения и ужаса. Те, кто был, поближе, повскакивали со своих мест и окружили брата Луку, выспрашивая, что да как, и доподлинно ли ему известно о свершившихся злодеяниях? На что брат Лука, истово перекрестившись, возвёл глаза к небу и отвечал:
- Истинно говорю вам, что своими глазами видел я, как толпа нечестивцев, собравшись, швыряли факелы в дома, где живут честные люди города сего, и многие выкрикивали богохульства, а иные призывали множить бесчинства и идти в верхний город, дабы разбойничать и там, но Господь милостив – отряды стражи подоспели вовремя, и еретики в страхе бежали. Пожар же распространился, и сгорело пять домов, прежде чем горожане остановили пламя.
В ужасе от столь вопиющих злодеяний братия осеняла себя крестным знамением, а кое-кто начал вслух читать молитву.
- Может, то и не еретики были вовсе? Откуда ты знаешь, что это не простые разбойники?
- Как не еретики, когда поносили они всяко святую Церковь и его святейшество, такими словами, что и слушать-то было стыдно! А сверх того, призывали разграбить храмы и раздать всё имущество нуждающимся. Еретики, самые настоящие нечестивцы!
- А где же это было, брат?
- Да в нижнем городе, где дома богатые стоят.
Тут встрепенулись рыцари ордена, вкушавшие пищу на другой половине трапезной, как заведено. До сих пор они не выказывали заметного интереса, полагая, что еретики жгли дома в бедных кварталах, и хотя было это, без сомнения, ужасно, а всё же не стоило нарушения монастырских правил. Но почти все рыцари были из благородных и богатых семей, и теперь, когда стало ясно, что именно богатые поместья и подверглись разбою, спокойствие их как рукой сняло – юноши окружили брата Луку, наперебой выспрашивая, не помнит ли он, какие дома больше пострадали от огня, и нет ли раненых среди их домочадцев. Дорогой брат наш имел превосходную память и обстоятельно рассказал всё, что помнил, иных успокоив, а иных повергнув в печаль. Напрасно брат трапезничий призывал к тишине – вся трапезная взволнованно гудела, и успокоить монахов, а тем паче рыцарей, не было никакой возможности. Пришлось вмешаться заместителю командира Азану, который мягко, но непреклонно повелел тем из рыцарей, кто закончил трапезу, удалиться во двор, чтобы там уже дать волю любопытству.
Меня же поразило то, что творилось с командиром ди Вандимион – с того мига, как прозвучало известие о пожарах, она не прикоснулась к ложке, только сидела и смотрела перед собой, а вроде и никуда, и щеки у неё слегка покраснели. Наверное, и у неё были родственники в нижнем городе, но не смея нарушить устава, она скрывала тревогу в сердце своём. Подумав об этом, я ещё более преисполнился благоговения перед нею.
Сидящий же рядом герольд, напротив, так низко склонил голову, что я почти не видел его лица.
Наутро был срочно созван капитул, съехались епископы и аббаты во множестве. Монастырь сразу же наполнился шумом и суетой. Видно, что положение было тревожным. Рыцари Святой Железной Цепи присутствовали на капитуле в полном составе, что до братии монастыря, то из нас лишь настоятель да приор приняли участие в обсуждении дальнейших шагов Церкви в отношении безбожников. На удивление, капитул не занял много времени – ещё до начала утренней мессы мы узнали, что разыскать еретиков и отдать их на суд инквизиции поручено рыцарям Святой Железной Цепи.
Признаться, это вызвало немало толков – хоть и рыцарское звание носили эти молодые дворяне, но никогда прежде им ещё не поручали подобных заданий. Их делом было сопровождать понтифика или епископов во время путешествий и торжественных выездов, присутствовать на разного рода церемониях, своим видом напоминая, что святая Церковь не только милосердна, но и надёжно защищена. Но пленять еретиков – даже покойная Жанетта, девица весьма решительная, не помышляла о подобном, и вряд ли рыцари были готовы к облаве.
Большинство братьев были настроены весьма скептически и предрекали, что рейд рыцарей против еретиков окончится неудачей. Некоторые даже спрашивали втайне, не предназначено ли им именно потерпеть неудачу, чтобы король прислал на подмогу свою армию, которая, вне всякого сомнения, в два счёта справилась бы с бунтовщиками. Однако приор рассказал, что командир ди Вандимион приняла решение капитула без единого возражения, как подобает истинно верующей дочери Церкви, и лишь попросила о епископском благословении для всех рыцарей ордена, каковое тотчас же было ими получено.
Сразу после утренней мессы мы с братом Пьетро отправились в город раздавать беднякам бесплатный суп – настоятель наш, будучи столь же милосердным, сколь и предусмотрительным, распорядился делать это на границе между кварталами бедноты и людей среднего достатка, с тем, чтобы не увеличивать приток нищих в богатые кварталы и одновременно не подвергать братьев излишней опасности, ведь известно, что стража не торопится лишний раз заглянуть в трущобы. Суп был жидким, одна вода да овощи, но для несчастных, целыми днями не имеющих крошки хлеба во рту, он был спасением.
- Братья, братья, не напирайте! Всем хватит! – увещевал нищих брат Пьетро в страхе, что лезущие вперёд опрокинут нашу повозку, и одновременно старался зачерпнуть побольше гущи для молодой женщины с младенцем на руках. Я как мог призывал к порядку, но страх остаться без своей порции еды заставлял людей тесниться и отталкивать друг друга, и мы с братом устали ужасно.
Наконец толпа поредела, и очень вовремя - супа в котле осталось на самом донышке. Обрадованные передышкой, мы присели возле телеги отдохнуть.
- Интересно, что случилось в городе, брат Рожер? – задумчиво спросил брат Пьетро.
- Почему ты думаешь, дорогой брат, что там что-то случилось?
- А разве ты не видишь, что людей на улицах почти нет?
Он был прав. Наша телега стояла на перекрестке весьма оживленных улиц, но вот уже почти час, как ни одна лошадь не проехала мимо нас, лишь редкие горожане проходили по своим делам. Да и бедняки разбежались раньше, чем закончилась еда. Это было необычно, и я подивился наблюдательности брата Пьетро.
Мы раздали остатки супа и вернулись в монастырь, поспев как раз к трапезе. Рыцарей ордена не было видно; мне поведали, что вскоре после капитула они спешно собрались и отбыли выполнять свой долг – искать еретиков, виновных во вчерашнем мятеже. Никто не ожидал от них подобной поспешности, но командир ди Вандимион и тут показала своё усердие в служении Церкви.
После полуденного отдыха я отправился в монастырскую больницу, расположенную здесь же, на территории монастыря, где трудился до тех пор, пока со двора не раздался конский топот и крики, знаменующие возвращение рыцарей ордена. Мне не терпелось узнать, успешно ли завершилась их миссия, однако послушание было превыше любопытства, и на двор я вышел не раньше, чем санитарный брат осмотрел результаты трудов моих и остался доволен. Я думал, что к тому времени рыцари уже разойдутся, и новости мне предстоит узнать лишь за ужином, но двор был полон людей. Молодые дворяне, облаченные в доспехи, громко перекрикивались и были как хмельные, хотя ни от кого из них не пахло вином, а братья-монахи… потрясение было на их лицах, потрясение и страх. Многие шепотом передавали друг другу то, что им удалось узнать, и когда новости дошли до меня, я не сразу поверил им.
Говорили, что она ехала впереди отряда, и солнце отражалось от её стальных доспехов.
Говорили, что рыцари по её команде вламывались в дома и арестовывали всех, кого заставали там, будь то мужчины, женщины или старики.
Говорили, что она посылала своих людей вслед за убегающими еретиками, точно травила их собаками, и некоторые погибли под копытами коней.
Говорили, что она делала это именем Господа нашего.
Все арестованные были препровождены в городскую тюрьму, где им предстояло находиться в ожидании инквизиционного суда. По тому, как прежде шли подобные дела, я мог сказать, что ожидать им предстояло долго, потому что предварительное расследование всегда занимало много времени, а когда обвиняется большое число людей, процесс и вовсе затягивается невообразимо, так как многие начинают обвинять друг друга и отрицать собственную вину, и братьям-инквизиторам приходится прилагать немало усилий, дабы отделить зерна от плевел, а доброе – от дурного.
Поднимаясь к часовне, чтобы помолиться за души несчастных, я посторонился – навстречу шла Фарнеза ди Вандимион. Она ещё не успела переоблачиться, лишь сняла шлем, и волосы её лежали в беспорядке. Однако в доспехах свои она держалась с таким уверенным изяществом, с каким иная девушка и в бальном платье не сумеет. На щеках девы-командира алел румянец, и вся она дышала таким волнением, словно не до конца ещё отошла от горячки облавы. Она не замечала меня, как не замечала ничего вокруг. За ней спешил командир Азан, на ходу раздавая приказания рыцарям, и, конечно же, юноша-герольд маячил сзади молчаливой тенью. Вся троица проследовала по направлению к внутренним галереям, где, как я догадался, их ожидали отец-настоятель и епископ дю Вилье, оставшийся в нашем монастыре после капитула.
После вечерни отец-настоятель подтвердил то, что прежде передавали друг другу братья, и сердечно поблагодарил рыцарей Святой Железной Цепи, а прежде всего – командира ди Вандимион за неоценимую помощь в поиске еретиков. «Инквизиционное расследование, –добавил он, – начнётся в ближайшие же дни, а пока задача ордена – продолжить свои поиски, ибо хоть и было арестовано множество еретиков, немалое количество их спаслось бегством, и теперь они будут много осторожнее, так что доблестным рыцарям придётся взяться за дело с удвоенной ревностью. Однако я не сомневаюсь, что вы справитесь со своей миссией. Молодая командир ди Фандимион показала себя достойной дочерью Церкви, и я уверен, что она и впредь будет трудиться на благо Святого Престола с тем же похвальным усердием, не так ли?» Фарнеза ди Вандимион скромно склонила голову, однако было заметно, что слова отца-настоятеля пришлись ей по душе – губы юной девушки дрожали, как у ребенка, скрывающего счастливую улыбку после отцовской похвалы.
После навечерия я, как водится, отправился совершать обход всех монастырских помещений, дабы убедиться, что все двери надёжно заперты и никой инструмент не лежит небрежно на дворе. Без сомнения, Господь видит всё и строго накажет виновного, а всё ж таки не стоит ввергать в соблазн слабых духом. Напевая тихонько псалмы, я обходил монастырские пристройки и уже собирался было возвращаться, как вдруг заметил человека, сидящего на ступенях мастерской. Подойдя ближе я увидел, что это рыцарь ордена. В этом не было ничего предосудительного, строгий распорядок монастырской жизни неукоснительно исполнялся лишь братьями-монахами, рыцари всегда были более свободны в своих действиях. Однако было странно увидеть его здесь одного, в такой поздний час. Обычно рыцари предпочитали проводить свободное время в совместных беседах или прогулках, а чаще упражнялись в искусстве владения оружием. Спрашивать об этом, разумеется, было бы бестактностью, и я двинулся уже было дальше, как вдруг свет от моего фонаря осветил лицо сидящего человека, и я узнал юношу-герольда, прежде не отходящего от командира. Он сидел не шевелясь, прислонившись головой к стене мастерской, и на лице его читалась такая тоска, что я заколебался. Устав требовал завершить обход и удалиться ко сну, однако же вот, передо мною был брат мой, испытывающий страдания, и как мог бы я называться верным слугою Господа, если бы пренебрёг протянуть руку помощи одному из Его детей, наверняка ещё более драгоценному для Творца, чем я, ничтожный? Я подошёл ближе, нарочито шаркая, чтобы, упаси Господь, рыцарь не заподозрил, что я тайно слежу за ним, но он не подал виду, что слышит. Может быть, он нездоров?
- Брат? – тихо позвал я. Рыцарь медленно, словно неохотно повернул голову и встретился со мной взглядом. Я не зря беспокоился – это был взгляд человека, на чьей душе лежит тяжесть.
- Брат… Рожер, да?
Герольдам положено иметь цепкий глаз и хорошую память, однако я был впечатлён. Имена братии были названы вновьприбывшим лишь однажды, и запомнить каждого из монахов, с первого взгляда почти неотличимых в своих одинаковых одеяниях, было весьма сложно.
- Смиренно прошу простить, любезный брат, если я прервал ваше уединение, - начал я, - но мне показалось, что вы чем-то удручены. Могу ли я в чём-нибудь вам помочь?
- Вы так добры, - он растянул губы в улыбке; откровенно говоря, я нашёл её довольно жуткой. – Благодарю за беспокойство, но я просто любуюсь звездами.
Я вздохнул. Он даже не удосужился поднять глаза и увидеть, что вечернее небо было затянуто облаками.
- Брат Серпико, если вы не желаете рассказывать мне, что вас гнетет, я не стану выпытывать ваши тайны. Если вам претит моё присутствие, я тотчас уйду. Но если я хоть чем-то могу облегчить ваше бремя, хотя бы просто остаться здесь, рядом, я с радостью сделаю это. Я сам знаю, что любые горести, переживаемые в одиночестве, вдвойне терзают наши души.
Он молчал так долго, что я не знал, что и думать, однако же прочь меня не погнал, и, ободренный этим, я поставил фонарь на землю и сел возле него на ступеньки, посыпанные соломой. От камней тянуло холодом – зимы была необычно мягкая, но после заката всё равно чувствовался лёгкий морозец. Наше молчание не нарушало тишины; было слышно, как в городе лают собаки и как скрипит деревянная телега, медленно проезжающая за стеной монастыря. Когда герольд наконец заговорил, это было так неожиданно, что я едва не вздрогнул.
- Брат Рожер, приходилось ли вам когда-либо совершать поступок, про который вы знали, что он правильный, но последствия которого были такими ужасными, что вы задумывались – не лучше ли было однажды поступить неверно, чем потом смотреть на результат и не иметь возможности что-либо изменить?
Ох. Я был не силён в подобных рассуждениях. Почему Господь привёл к нему меня, недалекого и скудного умом, а не одного из священников или ученых монахов, владеющих многими премудростями и могущих рассудить любой вопрос в совершенстве?
- Вы хотите исповедоваться? – осторожно спросил я. – Отец Бернар с радостью выслушает вас…
Но он покачал головой.
- Зачем мне исповедь? Я думал, может быть, вы… ладно, это пустяки. Не буду отвлекать вас от дел, любезный брат.
Но тут уже я не собирался оставлять его просто так.
- Тот поступок, о котором вы говорите – был ли он правильным в ваших глазах, в глазах людей или же в очах Господа нашего?
- И то, и другое, и третье.
Мне было трудно представить, чтобы что-то плохое произошло из хорошего – если, конечно, он считал правильным то, что действительно таковым являлось, а не казалось в силу большей привлекательности.
- Если то, что вы совершили, было благом перед Господом нашим, разве может выйти из этого что-то дурное? – пробормотал я. Он безрадостно усмехнулся.
- Вышло, а будет ещё хуже.
- Тогда я не знаю, что посоветовать вам… но послушайте! – воскликнул я, осененный идеей. – Вспомните, что говорится в Священном писании! Кто посадил древо доброе, вправе ожидать от него плод добрый, а кто посадит древо худое, не получит иного плода, кроме худого. Вы посадили древо доброе, возможно, плод ещё не созрел?
- Поверьте мне, брат Рожер, я уже вижу этот плод, - впервые я услышал в его голосе горечь. – Он ужасен, и я боюсь даже думать о том, что будет дальше.
- Тогда просто смиритесь. На хорошем дереве случаются дурные плоды… но знаете, я ещё ни разу не видел, чтобы дурное дерево принесло плод добрый.
На этот раз он улыбнулся вполне искренне.
- Замечательно трактуете Священное писание, брат. Вам бы в проповедники, а?
- Что вы, - я смутился. – Куда мне проповедовать, это для тех, кто поумнее да в речах складнее, а я уж в монастыре, с Божьей помощью, какую могу пользу оказываю.
- А всё же подумайте. Простым людям ваша проповедь пришлась бы по душе. - Он поднялся. – Благодарю вас, брат, мне и в самом деле значительно полегчало. Надеюсь, вы не станете обсуждать этот разговор с кем-то ещё?
- Уста мои запечатаны, - заверил я его, про себя радуясь и вознося хвалу Господу за то, что научил меня сказать правильные слова. Юноша кивнул, и мы распрощались в самом что ни на есть благодатном расположении духа.
На следующий день рыцари Святой Железной Цепи вновь отправились за еретиками; пройдя боевое крещение, юноши держались уже совсем уверенно, со знанием дела проверяли оружие и доспехи, серьёзно обсуждали план предстоящего рейда, а иные не упускали случая покрасоваться, напустив на себя вид залихватских вояк – как раз в этот момент на двор вошли женщины-прачки, забиравшие из монастыря бельё для стирки. Мы, монахи, всегда обслуживали себя сами, но рыцари происходили из благородных семей, и им была непривычна грязная работа. Женщины на территории монастыря – это, конечно, крайне опасно и нежелательно, и многие монахи в час их прихода нарочно уходили в свои кельи, но по правде сказать, в городе мы встречались с гораздо большими искушениями, а эти благочестивые девушки, идущие под строгим надзором старшей прачки и даже не помышляющие заговорить с кем-нибудь из братии, были настоящим отдохновением для глаз. Вот рыцари – те старались обратить на себя внимание и даже заигрывали с самыми симпатичными девицами, однако старшая прачка в корне пресекала любые попытки своих подопечных ответить на горячий взгляд или лукавую шутку.
Среди прочих рыцарей увидел я и Серпико, он дружески приветствовал меня.
- Как ваше самочувствие, брат?
- Благодарю вас, брат, всё прекрасно. Осторожнее! – одна из женщин, совсем молоденькая, засмотрелась на гарцующего в седле рыцаря, споткнулась о камень и едва не упала – герольд успел одной рукой подхватить её под локоть, а другой поймать падающую корзину. Девушка зарделась как маков цвет и начала было благодарить, однако тотчас же была сурово одёрнута старшей прачкой.
- А девка-то не промах! – хохотнул стоящий рядом рыцарь, так скабрезно подмигивая молодой прачке, что даже мне сделалось неприятно. – Падай лучше сюда, красотка, у меня найдётся, на что тебя поймать!
Девушка ахнула и зарделась ещё больше. Герольд укоризненно нахмурился.
- Разве подобает рыцарю так разговаривать с женщиной? – незлобиво попенял он грубияну. Тот, однако, не внял упрёку, но обратил теперь своё внимание на новую цель.
- А какое тебе дело до того, с кем я разговариваю? Ах да, постой-ка, ты же у нас сам из черни! Для тебя и прачка – благородная госпожа, не так ли? Может быть, поцелуешь ей руку? Простите меня, синьорита, - он изобразил шутовской поклон, передразнивая герольда, - эти рыцари – такие невежи!
Его товарищи громко захохотали, радуясь неожиданной потехе. Серпико тоже улыбался, только слегка растерянно.
- Как благородно с вашей стороны, сэр Майло, что вы сами это признаёте. Мне остаётся только согласиться с таким проницательным суждением.
- Надо же, какой остроумный, - рыцарь протянул руку, намереваясь похлопать юношу по щеке, но тот как раз отступил назад, очевидно, заробев, и тем самым избежал прикосновения. – Смотри, как бы тебе язык не подрезали.
- Сэр Майло, я не хочу с вами ссориться, - примирительно заговорил герольд, всем видом своим показывая, что готов смириться с поношением и ничуть не обижен. – Почему бы нам не забыть про это маленькое недоразумение?
Сэр Майло снисходительно поглядел на него.
- И кому пришло в голову сделать тебя рыцарем? Командир Фарнеза и то больше мужик, чем ты.
- Может быть, тебе примерить её юбку? – крикнул кто-то сзади, и рыцари опять покатились со смеху, и хотя было видно, что потешаются они не со злым умыслом, а лишь желая подчеркнуть своё мужество на фоне миролюбивого юноши, мне было стыдно за них. Теша свою гордыню, они забыли о смирении, приличествующем всякому богобоязненному человеку, а уж рыцарю ордена и подавно.
- Точно, она бы тебе пошла больше, чем доспехи, - хмыкнул сэр Майло уже совсем добродушно. Герольд удивлённо поднял брови.
- Вы так хорошо в этом разбираетесь, сэр Майло? Я слышал, что некоторые мужчины питают нездоровое пристрастие к женской одежде, как бы так сказать, на других мужчинах, но, признаться, не встречал до сих пор…
Один из смеющихся доселе рыцарей как-то странно хрюкнул, словно подавился; замолчали и остальные. Я почувствовал, что краснею – намёк, вроде бы ненамеренно брошенный юношей, был настолько непристойным, что ни один мужчина не перенёс бы его без возмущения, сохранив при том свою честь. Так и было – лицо сэра Майло окаменело и начало медленно наливаться кровью, от шеи и вверх, ко лбу, он сжал кулаки, затем схватился за шпагу. Оскорбитель же его стоял с таким невинным видом, словно сам не понимал, какие слова только что слетели с его уст.
- Ты на что намекаешь, щенок?! – рыцарь угрожающе потянул шпагу из ножен. Обмен колкостями перерос в настоящий конфликт, грозящий пролитием крови. Мне следовало призвать оскорблённого рыцаря к благоразумию, но я знал, что он меня не послушает. Молодому герольду, так неосмотрительно пошутившему, грозила уже нешуточная опасность. Рыцари зашумели, предвкушая драку…
- Что здесь происходит?!
Командир ди Вандимион в боевых доспехах стремительно шла к спорщикам. Бесцеремонно оттолкнув сэра Майло, она заставила его убрать вытащенную наполовину шпагу обратно в ножны и вновь гневно вопросила:
- Что происходит?
- Ничего особенного, командир Фарнеза, сэр Майло любезно согласился продемонстрировать мне своё владение оружием, только и всего, - начал было оправдываться Серпико, но сэр Майло, возмущенный, очевидно, тем, что приходится лгать с трусливой целью избежать наказания, перебил его:
- Щенок оскорбил меня!
Командир вспыхнула.
- Должна ли я напомнить, что дуэль запрещена уставом ордена?! И что все её участники будут отданы под трибунал, особенно тот, кто нанесет противнику вред?! – при этом она почему-то глядела на своего герольда, хотя уж кто-кто, а он вряд ли представлял для сэра Майло хоть сколько-нибудь значимую угрозу. Юноша потупился под её осуждающим взором, да и сэру Майло ничего не оставалось, кроме как опустить голову и пробормотать извинения. Удовлетворившись их виноватым видом, командир жестом дала понять, что не имеет больше претензий.
- Построение через двадцать минут! Серпико, за мной, - она развернулась так же стремительно, как и возникла, и зашагала прочь. Герольд послушно последовал за ней.
Я перекрестился, восславив милость Господа, не допустившего смертоубийства.
- Мальчишке повезло, - заметил один из рыцарей, наблюдавших за неудавшейся ссорой. – Сэр Майло отменно владеет шпагой, убить не убил, а несколько шрамов оставил бы на память.
- Если бы дело дошло до дуэли, - возразил ему приятель. – Этот Серпико трусоват, он даже ни одного еретика не арестовал вчера. Насчёт юбки – это ты метко сказал! Ему надо было родиться девицей, а не парнем.
- К тому же, он и впрямь хорошенький как девушка, - ввернул оказавшийся тут же кантор, о чьей слабости к нежным лицам молодых послушников было всем известно. Рыцари снова развеселились и, в приподнятом расположении духа, отправились к конюшням – выводить своих лошадей.
Но сэр Майло бы зол, я видел это по его суженным глазам, и к тревоге своей понял, что молодой герольд только что нажил себе весьма опасного врага, который не успокоится, пока не заставит юношу заплатить за оскорбление, нанесенное перед лицом товарищей.
Новая облава увенчалась не меньшим успехом, чем первая, арестовано было немалое количество народу. Рыцари, как и прежде, хватали целые семьи, щадя разве что малых детей да совсем уж немощных стариков, и городская тюрьма оказалась переполнена. Епископ дю Вилье во всеуслышание пообещал, что это не создаст ордену нежелательных проблем, ибо в Святом городе достаточно монастырей, оснащённых подземными кельями, которые легко можно превратить в темницы – конечно же, на краткий срок расследования. Это заявление было встречено робким протестом, мало кто из монастырских настоятелей желал сносить в своей вотчине присутствие богомерзких еретиков, хотя бы и под надежной стражей, но кто стал бы возражать епископу? Нашим братьям прибавилось лишней работы, само собой разумелось, что первых узников заключат именно в наши подземные кельи, где их будут охранять рыцари ордена, каковые, впрочем, тоже не испытывали радости от перспективы становиться надсмотрщиками.
Настоящей новостью стало то, что заседание инквизиционного суда было назначено на следующий день. Все полагали, что расследование займёт гораздо больше времени, но видимо, столь явно проявлялась еретическая зараза, что следователи легко разобрались, кто оказался запятнан ею.
Они действительно разобрались. Несколько человек – женщины и подростки – были оправданы и отпущены по домам, большей части предписано публичное покаяние, паломничества и совершение пожертвований в пользу святой Церкви, в зависимости от тяжести содеянного. А остальных приговорили к публичному сожжению, и аутодафе было назначено на следующее утро, сразу после рассвета.
Посмотреть на аутодафе собралось множество народа. Рыцари Святой Железной Цепи занимали особое место на деревянном помосте, так как именно они пленили приговоренных к сожжению еретиков. Мы, простые братья, не все смогли уместиться на помосте, многие окружали его снизу и довольствовались тем, что были отделены от напиравшей толпы цепью солдат.
Вскоре показалась вереница осужденных. Они шли друг за другом, связанные одной длинной веревкой, многие спотыкались и с трудом удерживались на ногах. Несмотря на недолгое заточение, вид у них уже был изможденный, никто не глядел по сторонам и даже не пытался уклониться от ударов, разве что женщины закрывали лица руками. Люди вокруг, охваченные праведным гневом, шумели и выкрикивали обличительные слова, некоторые бросали камни и гнилые овощи. Зрелище было претягостное.
Когда все осужденные выстроились на площади, солдаты наконец вспомнили про свои обязанности и кое-как усмирили толпу. Затем здесь же, на площади состоялось торжественное богослужение, проведенное ни кем иным как епископом Ромолино, он же прочитал проповедь, в которой обличал все мерзости, творимые еретиками, и не жалея красок расписывал грозящие им муки ада. Голос у епископа был громкий, как иерихонская труба, и чувствовалось, что слова проповеди идут от самой его души – рисуемые им картины как живые вставали у меня перед глазами, и да простит меня его преосвященство, но к концу проповеди я уже желал, чтобы красноречие сего блестящего проповедника наконец иссякло.
По окончании мессы брат-инквизитор во всеуслышание зачитал приговор, по которому нераскаявшиеся еретики приговаривались к казни через сожжение заживо, с тем, чтобы их души, очистившись в пламени, были избавлены от тяжести смертного греха. Вот тут начались крики и рыдания, еретики умоляли о пощаде, кричали о своей невиновности, осыпали проклятиями судей, но солдаты уже волокли их к столбам, обложенным хворостом. Мне нестерпимо захотелось отвернуться и не видеть, что произойдёт дальше, и я заметил, что некоторые из рыцарей ордена испытывали то же смущение. Даже командир Азан с суровым видом разглядывал собственные руки.
Фарнеза ди Вандимион, стоявшая прямо передо мной, не отрывала взгляда от площади, хоть на лице её и было написано отвращение.
- Терпите, дитя моё, - шепнул ей епископ дю Вилье. – Телесные муки выглядят ужасно, но нам надо помнить, что это лишь временное, преходящее. Души же несчастных грешников очистятся в этом огне и будут приняты в царство Господа нашего.
- Ваше преосвященство… - она говорила с трудом, словно сомневалась в каждом слове. – Объясните, я не понимаю. Если Господь любит нас, зачем Он заставляет нас страдать?
Было видно, что этот вопрос родился не сей миг – это был плод долгих размышлений, которые рано или поздно возникали у каждого верующего. Были они и у меня, и хотя я давно нашёл ответы на свои вопросы, но всё же прислушался, дабы пастырское наставление епископа ещё более укрепило меня в вере. Его преосвященство положил руку командиру на плечо.
- Вспомни, что написано в Священном писании – «Око за око». Еретики своими богохульствами причиняют Господу тяжкие страдания. Чтобы очиститься и вновь стать достойными Его любви, им надо искупить свои грехи такими же муками. Иначе никак, дитя моё. Умерщвляя плоть, мы спасаем дух, - его ладонь начала поглаживать плечо девушки. – В этом и проявляется любовь Господа – Он даёт нам возможность очиститься. Посты, долгие молитвы на коленях, самобичевание – это драгоценные дары для укрепления нашей веры. Ты молишься, Фарнеза?
- Да, ваше преосвященство.
- А используешь ли ты дисциплину?
- Нет, ваше преосвященство.
- Напрасно. Вспомни о святых, которые денно и нощно истязали свою плоть и обрели вечное блаженство в Царствии Божьем. Святая Агнесса приказывала сечь её розгами по обнаженному телу, она говорила, что с каждым ударом слышит, как ангелы на небесах поют её имя. А святая Бригитта…
Тут раздался отчаянный вопль, полный ужаса – солдаты подожгли хворост – и епископ дю Вилье прервался. И очень вовремя, ибо от его благочестивых рассказов у меня, грешного, перед глазами возникли вовсе не благочестивые картины. Костры ярко вспыхнули, наверное, хворост обильно полили маслом, и огонь мгновенно добрался до человеческой плоти. Крики переросли в истошный вой, в котором не было уже ничего человеческого – от этого ужасного звука, исторгаемого одновременно десятком глоток, волосы вставали дыбом. А через несколько минут воздух наполнился тошнотворным запахом паленого мяса. Невыносимо! Я закрыл глаза, чтобы не видеть живые факелы, кричащие и корчащиеся от муки, но так было ещё хуже – под впечатлением от недавней проповеди мне тотчас примнилось, что я нахожусь в аду. Я взмолился Господу, чтобы Он скорее прекратил страдания несчастных грешников, даровав им вечный покой.
А Фарнеза ди Вандимион стояла и смотрела на пылающие костры, точно зачарованная, и на лице её было благоговение, смешанное с восторгом.
Когда хворост прогорел, оставив гору тлеющих углей под обуглившимися скелетами и невыносимый смрад, мы возвратились в монастырь. Это было странное шествие, вовсе не так следовало бы идти тем, кто засвидетельствовал победу истинной веры над богопротивной ересью и примирение душ грешников с Богом. Что рыцари, что монахи – все мы были невеселы и спешили скорее покинуть место казни. Горожане смотрели на нас со страхом, многие осеняли себя крестом. Среди прочих я заметил и девушку, ставшую причиной недавнего раздора между рыцарями – она высматривала среди нас своего заступника, а увидев, вся зарделась и приветливо улыбнулась ему. Не знаю, заметил ли её юный рыцарь – всё то время, что я видел его, он обращал внимание только на командира ди Вандимион и выглядел ещё более подавленным, чем все остальные.
Охота на еретиков продолжилась, и вскоре в подземелья нашего монастыря водворили первых узников. Поскольку подземные кельи не были предназначены для удержания людей, лишь для добровольного затворничества, инквизиция особо следила, чтобы среди содержащихся там еретиков не было способных оказать сопротивление. Из рыцарей Святой Железной Цепи было выделено три смены для охраны подземелий. Командир Азан мудро определил для этой миссии тех юношей, за чью судьбу церковное начальство особо беспокоилось – как я уже говорил, почти все рыцари Святой Железной Цепи были из дворянских семей, и некоторые вельможи уже высказали своё недовольство тем, что их дети подвергаются опасности при стычках с еретиками.
Однако большинство рыцарей с готовностью участвовали в облавах. Перемена статуса ордена от красивого, но малополезного украшения к настоящему боевому отряду привела их в восторг, особенно самых юных. Не было для них большей гордости, чем выслушивать благодарности за успешно проделанную работу из уст епископов и кардиналов; даже понтифик не раз отмечал заслуги ордена в борьбе с ересью. Гордились они и своим командиром, настоящей девой-рыцарем, о каких прежде слагали легенды. Всякий раз перед очередным рейдом Фарнеза ди Вандимион просила у епископа благословения для ордена, и когда она смиренно опускалась на колени, а следом за нею – вся шеренга рыцарей в боевых доспехах, клянусь, в мире не было зрелища прекраснее. И как же преображалась она, едва выйдя из храма! Огонь благочестия, горевший в её глазах, становился огнём правосудия, и ей уже не нужна была помощь командира Азана, чтобы командовать своим отрядом. По правде сказать, и среди мужчин-то далеко не все имели столько властности и ожидали столь же беспрекословного подчинения.
Она не пропускала ни одного аутодафе, и когда большинство рыцарей Святой Железной Цепи всячески избегали зрелища сжигаемых заживо людей – а они были частыми, эти мучительные казни, колесо правосудия теперь вертелось быстро, иных еретиков успевали допросить и вынести приговор уже в день ареста, а на следующее утро едкий дым уносил к небесам их души – в то время командир ди Вандимион не уходила с площади раньше, чем догорал последний костёр, и вечером молилась дольше обычного, и некоторые поговаривали – хоти мне даже не хочется предполагать, откуда им стало это известно – что командир иногда даже чересчур усердствует в самобичевании. Большинство рыцарей пренебрегали этим привычным для монахов способом умерщвлением плоти, но так уж она была истова в своей вере, эта женщина, что временами нам всем казалось – она и верно послана нам самим Всевышним.
Среди церковного начальства, особо отмечавшего успехи ди Вандимион, был епископ дю Вилье, пребывавший в стенах нашего монастыря ещё с того самого капитула, на котором решилась судьба ордена. Я заметил, что он весьма часть сопровождал командира в прогулках по обители, беседуя с нею о Священном писании и житиях святых, также давая и пастырские наставления. Видимо, его преосвященство принял близко к сердцу судьбу молодой девушки, взвалившей на себя тяжелое бремя ответственности за весь орден. Обычно рыцари исповедовались отцу-настоятелю, но епископ дю Вилье принял Фарнезу ди Вандимион как свою духовную дочь, исповедуя её и наставляя в вере. Нередко бывало, что епископ приглашал командира в свои покои и их беседы затягивались допоздна – завершая вечерний обход, я иногда видел, как ди Вандимион в сопровождении своего герольда возвращается к корпусу, где располагались рыцари. Я также заметил, что после подобных бесед в спальне командира допоздна горели свечи – видимо, наставления епископа подвигали командира к долгим размышлениям. Что касается Серпико, в нём эти полуночные беседы явно не пробуждали благочестивого энтузиазма, ибо я не раз примечал, как при виде епископа дю Вилье на его лицо набегает тень, но так уж случилось, что я знал причину столь странного отношения к нашему пастырю. Причина эта была столь же земна, сколь и возвышенна, и объяснялась одним словом – самым великим словом за всю историю человечества, словом, которое с одинаковым трепетом произносили цари и простолюдины, ради которого совершались подвиги и преступления, которое было воспето всеми поэтами, сочинителями и певцами, когда-либо жившими на земле. Слово было – любовь.
Серпико был влюблён. Я ненароком оказался посвящён в эту тайну, тщательно хранимую им от посторонних глаз; случилось так, что однажды после заутрени, когда братия на несколько кратких часов возвращается ко сну, я почувствовал, что не смогу более закрыть глаз, и отправился бродить вдоль стен монастыря, читая про себя любимые молитвы и наслаждаясь ещё не проснувшейся, предрассветной природой. Когда весь мир ещё спит, воздух свеж и напоён прохладой, и лишь ранние птицы приветствуют Творца своими звонкими голосами – в такие минуты мне почему-то кажется, что молитва бодрствующих возносится прямо к Господу, и Он внимает ей с любовью и заботой, точно как отец поутру слушает звонкие голоса проснувшихся детей. Дерзновенно ли полагать сие? не знаю, но в предрассветный час с особой радостью возношу хвалу Господу за все благодеяния Его, и душа моя наполняется особым умиротворением, известным лишь тем, кто отрекся от суеты этого мира и поручил себя Отцу Небесному.
В таком-то благостном состоянии духа я почти дошёл до ворот, когда вдруг заметил возле ограды другого человека, которому точно так же, как и мне, не хотелось тратить время на сон. Но по совсем иной причине – прислонившись к решетчатой ограде, он тихо переговаривался с кем-то, стоящим с наружной стороны. В этом не было бы ничего предосудительного, если бы голос, отвечавший ему, не принадлежал женщине! К счастью, я вовремя понял, что передо мной один из рыцарей, а не монах, нарушающий обет целомудрия, и не стал обнаруживать себя. Но стремление удостовериться, что не происходит ничего дурного, – а также, и я в том чистосердечно каюсь, моё извечное любопытство – побудили меня подойти ближе, ступая по возможности более тихо, дабы остаться незамеченным. Беспокоился я зря – парочка ничего не слышала, поглощенная беседой, а разросшиеся кусты жасмина надёжно скрывали меня из вида. Серпико я узнал почти сразу, собеседница же его была мне не видна, но голос показался знакомым, и немного спустя я понял, откуда – то была молодая прачка, девушка, за которую Серпико вступился перед сэром Майло и которая в утро после первого аутодафе высматривала его из толпы. Говорила в основном она, молодой герольд лишь изредка подавал голос, и хоть я и был монахом, однако же вовсе не с ранней юности, а потому сразу узнал мудрую тактику обольщения женщины – стоит лишь позволить ей говорить столько, сколько она хочет, и вскорости она сочтёт тебя искуснейшим из собеседников.
Не желая обнаруживать себя, я оставался на месте до тех пор, пока нежная беседа не завершилась, и рыцарь, попрощавшись с девушкой, не побрёл прочь от ворот. Только тогда я покинул своё убежище.
После этого я ещё не раз видел их на том же месте, в тот же предутренний час, и вполне ясно понял, почему Серпико питает предубеждение против вечерних встреч Фарнезы ди Вандимион с епископом – ложась заполночь и вставая задолго до рассвета, не так-то просто было оставаться бодрым весь день. К сожалению, ди Вандмион заставляла его находиться при себе неотлучно, куда бы она ни шла, словно герольд был её личным слугой; впрочем, насколько я слышал, до её появления в ордене именно так всё и было, и молодая командир просто не желала расставаться с прежними привычками, да и Серпико воспринимал такое положение дел как само собой разумеющееся. Однако я не раз видел, как он украдкой дремлет во время проповеди на вечерней службе.
Его роман с молодой прачкой оставался весьма целомудренным и не заходил дальше соприкосновений рук через железную решетку ограды – необычно для современных молодых людей, уж мне-то известно, что многие юноши из дворянского сословия считают для себя обыкновенным делом предаться плотским утехам с девушкой из простонародья, но, с другой стороны, дворянский титул достался Серпико не от рождения, и вполне возможно, он привык смотреть на барышень из своего нового окружения издали, не смея приблизиться и скомпрометировать девушку неожиданным вниманием. Тем трогательнее и прекраснее была теперь эта любовь, расцветавшая втайне от посторонних глаз, подобно хрупкому цветку. Мне нравилось думать, что я, как садовник, один знаю об этом цветке и могу издали наслаждаться его благоуханием.
Но как оказалось, знал не только я.
В этот вечер рыцари Святой Железной Цепи вернулись в монастырь много позже обыкновенного – торжественная встреча понтифика с послами королевства Бальден, на которой рыцари ордена присутствовали как олицетворение нашей веры и доблести, затянулась. Конюхи расседлывали лошадей; сами рыцари, утомленные и весь день не имевшие во рту маковой росинки, торопились в трапезную, где им был заботливо оставлен поздний ужин. Командир ди Вандимион тоже выглядела измотанной, но, несмотря на это, не спешила вслед за остальными. Её лицо было задумчиво, брови нахмурены – казалось, её терзали какие-то мучительные раздумья. К счастью, епископ дю Вилье уже вышел во двор – его забота о своих чадах была поистине отеческой.
- Дитя моё! –он протянул Фарнезе ди Вандимион обе руки, ободряюще улыбаясь. – Вы задержались. Что с тобой? Я вижу, ты бледна – что-то случилось?
- Нет, ваше преосвященство, - девушка благочестиво опустила голову под благословение. – Я просто задумалась…
- О чём же?
- Приём был такой пышный… Цветы и обед, и множество гостей… А монахи не могут накормить голодных. Когда я жила в доме отца, мы часто устраивали балы, но мы аристократы, а Церковь… разве Церковь может быть богатой? Я не понимаю…
- Дитя моё, - епископ покровительственно обнял её за плечи, - я знал, что ты рано или поздно задашься этим вопросом. И буду счастлив разрешить твои сомнения. Пойдём в храм, там можно будет спокойно поговорить…
Было видно, как обрадовалась девушка вниманию своего наставника. Я мысленно восхвалил епископа за его доброту. Проходящие мимо рыцари склоняли головы, и он благословлял каждого, и каждого одаривал ласковой улыбкой. Несмотря на то, что некоторые епископы относились к дю Вилье достаточно сухо, по всему было видно, что он – настоящий пастырь стада малых сих.
- Серпико? – командир позвала машинально, даже не посмотрев, потому что герольд уже стоял чуть позади, готовый сопровождать своего командира. Дю Вилье слегка нахмурился.
- Фарнеза, разве ты хочешь вести этот разговор при посторонних?
Казалось, это замечание её удивило.
- Серпико всегда сопровождает меня. Не вижу, что я могла бы от него скрывать…
- Разумеется, разумеется, - поспешил согласиться епископ, по-видимому, вспомнив, что юная командир была аристократкой и привыкла к постоянному присутствию слуг, а кроме того, будучи молодой незамужней девушкой, не могла появляться на людях без сопровождающего, и даже теперь, в ордене, с трудом отвыкала от прежних правил приличия. – Однако я думаю, не будет ничего дурного, если мы побеседуем в ризнице, а твой рыцарь подождёт нас снаружи, не так ли? На случай, если ты захочешь исповедаться.
- О, конечно, ваше преосвященство.
- А что касается твоего вопроса, ответ на него весьма прост, - они неторопливо двинулись по направлению к храму. – Вспомни, какая аллегория приводится в главе о Церкви, ожидающей мессию: «Как невеста, в свадебный наряд облеченная, ожидает с трепетом жениха, так и Церковь земная ожидает явления Мессии, предсказанного пророками». Наша Церковь – невеста в ожидании жениха, а наряд невесты должен быть праздничным. Напротив, было бы позором…
Тут речь его преосвященства прервали, и произошло это самым неприглядным образом – трое двигавшихся им навстречу рыцарей вежливо пропустили епископа и командира, но не пройдя и двух локтей, рыцарь, шедший первым – я узнал сэра Майло – неожиданно сделал шаг в сторону и с силой задел плечом герольда.
- Глаза протри, - грубовато бросил он. Не было сомнений, что недавняя ссора была ещё жива в его памяти, и этот толчок, как и оскорбление, был намеренным.
- Прошу прощения, сэр Майло, - герольд прижал руку к сердцу, вид у него был поистине сокрушенный. – Я не заметил, что вас шатает.
- Слышали? – возмущенно обернулся рыцарь к своим спутникам, ища поддержки; к их чести, молодые люди не стали поощрять его негодование, но и без этого было понятно, что просто так вспыльчивый молодой человек не угомонится. – Хочешь сказать, это я виноват в том, что ты такой неуклюжий?
- Я прошу прощения, сэр Майло.
- Правда? А по мне, так ты насмехаешься…
- Серпико! – командир ди Вандимион решительно прервала спорщиков. Её лицо пылало – видно было, как досадно ей становиться свидетельницей такой неприятной ссоры на глазах у епископа. – Я оставила молитвенник в комнате, принеси его.
Герольд молча поклонился и зашагал к жилому корпусу.
- Сэр Майло! Если вы намерены и дальше провоцировать ссоры, я буду вынуждена просить, чтобы вас отправили с миссией в другую местность. Это понятно?
Рыцарь нехотя кивнул; вид у него был покаянный, как у напроказившего мальчишки, но злобные взгляды, бросаемые вслед ушедшему Серпико, не оставляли сомнений в том, что полученный от командира выговор не остановит его от попыток взять реванш. Однако командир ди Вандимион не заметила этого и, успокоенная, направилась обратно к терпеливо ожидающему её епископу дю Вилье.
- Ничего себе! – пробормотал светловолосый рыцарь, наблюдавший за ссорой. – И всего-то из-за простой девки…
Фарнеза ди Вандимион замерла на месте. Потом очень медленно повернулась, и не знаю, отчего, но мне стало не по себе при взгляде на её лицо. Такое уж спокойное оно было, словно у каменной статуи.
- Какой девки? – тихо спросила она.
Вечером, когда рыцари и монахи выходили из храма после вечерни, ди Вандимион задержалась на крыльце и негромко сказала:
- Можешь идти, Серпико. Если тебе нужно свободное время, я обойдусь без тебя.
- Мой долг – сопровождать вас, госпожа Фарнеза, - невозмутимо ответил герольд. И больше я ни разу не слышал, чтобы командир ли Вандимион приказывала ему сопровождать её во внеурочное время, хотя внешне это было никак не заметно – молодой рыцарь по-прежнему ни на шаг не отходил от своей госпожи, несмотря на её явное равнодушие и лёгкое недовольство епископа дю Вилье.
Продолжение в комментариях.
URL записиДля [J]Mad Selena[/J]
Название: "Дети Святого города"
Автор: Keishiko
Основные персонажи: Серпико, Фарнеза, пара авторских.
Жанр: POV
Краткое содержание: Однажды в орден Святой Железной Цепи был назначен новый командир. По традиции, это была женщина.
Имя её было – Фарнеза ди Вандимион.
От автора: обращаю ваше внимание на то, что описываемая религия, несмотря на внешнее сходство, не является христианством; также и инквизиция значительно отличается от существовавшей в нашем мире.
читать фик***
На исходе осени в наш монастырь братьев меньших возвратились рыцари ордена Святой Железной Цепи.
Тяжелое это было время. Войны и неурожай ввергли народ в нищету, нескончаемые вереницы беженцев брели по дорогам, прося подаяния, но некому было протянуть им кусок хлеба. В городах не было места такому великому количеству людей, и они ютились на улицах, в грязи и холоде, а то разбивали в окрестностях городов целые лагеря, где царили всё те же грязь и нищета. Отчаявшись заработать на пропитание честным трудом, мужчины становились разбойниками и нападали на проезжих рыцарей. Женщины же торговали своим телом, чтобы прокормить детей, и немало было таких, кто умирал от дурной болезни либо был покалечен злодеем, купившим несчастную за пару медных монет. Дети умирали от голода на руках матерей, чья грудь не могла дать молока, и трудно было оплакивать их – насколько счастливее были теперь их бедные маленькие души в доме Отца нашего небесного, нежели в земной юдоли, полной страданий. Всяк думал лишь о том, как прожить ещё один день, и нередко случалось, что дети отбирали хлеб у престарелых родителей, равнодушно глядя, как старики умирают с голоду, а муж выгонял из дома жену, не желая кормить лишний рот; имелись и такие, кто продавал жену или дочерей охочим до разврата рыцарям и купцам, и даже соседи не осуждали их. Страх перед близкой смертью заставлял людей забыть о милосердии и любви к ближнему. И это творилось в больших городах, что уж говорить о маленьких, едва обнесенных стеной! Даже Святой город, цветущий и благополучный, ощущал на себе смрадное дыхание беды. Богачи ещё пировали, не ведая тревог, но с каждым днём на улицах становилось всё больше нищих, за бесплатной похлёбкой выстраивались огромные очереди, а братья не успевали хоронить несчастных, чьи тела лежали прямо на улицах. Мы благодарили Господа за то, что в час испытаний можем служить ближним, но, признаться, это было тяжкое бремя.
Вслед за голодом пришла вечная спутница всех войн – эпидемия, а по-простому мор, выкашивая целые селения, заставляя людей сниматься с родной земли и бежать куда глаза глядят, в надежде спастись от гибели. Нередко один беглец, уже носящий в себе смертельную заразу, становился причиной новой вспышки болезни, так что в деревнях перестали принимать обездоленных – их встречали камнями, а то и вилами. Все стекались в лагеря беженцев, и тут уже было всё равно, кто ютится рядом с тобой в палатке – бродяга ли, калека или прокажённый. Лишения делали людей равнодушным ко всему.
И в этот земной ад, в эту землю ужаса, разрухи и смерти пришла самая страшная и самая коварная болезнь, подобно чуме поражающая не только тела, но и души людские – ересь.
Рыцари возвратились из долгого паломничества, привезя вместе со священными реликвиями тело своего командира, Жанетты Роме, погибшей в дороге от болезни. Похороны счастливицы – известно, что умерший во время паломничества попадает прямо на небеса, а Жанетта и прежде была отмечена многими знаками святости – были долгими и пышными, присутствовал весь цвет духовенства – кардиналы и епископы, даже понтифик почтил память командира ордена, отслужив торжественную заупокойную службу и пообещав официально рассмотреть вопрос о причислении Жанетты к лику блаженных. И едва лишь миновал положенный срок траура, из монастыря святой Бригитты прибыла скромная процессия – двое монахов, двое рыцарей да молодая девушка знатного происхождения, которой суждено было заменить покойную Жанетту на посту командира ордена.
Имя девушки было – Фарнеза ди Вандимион.
Когда я впервые увидел её, она показалась мне совсем ребенком – светлые косички, по-детски нежная кожа, ямочки на щеках… Она была неулыбчива и молчалива, но усердна в молитве – все сочли это добрым знаком, ведь женщина-командир призвана олицетворять собой духовность ордена, в то время как на плечи её заместителя ложится ответственность за земную доблесть. Должность заместителя командующего в ордене Cвятой Железной Цепи занимал рыцарь по имени Азан, и вряд ли среди ныне живущих можно было отыскать более отважного и благородного человека. Настоятель нашего монастыря при первой же встрече отечески посоветовал Фарнезе во всём полагаться на Азана, как делала это её предшественница, и девушка приняла совет весьма послушно. Было видно, что она больше думает о горнем, нежели о дольнем – всё свободное время юная дворянка проводила в церкви, погрузившись в созерцание, не пропускала ни одной службы и столь почтительно внимала наставлениям отцов Церкви, что все сходились во мнении – новая командир ордена воистину избранница Божья.
Вместе с Фарнезой ди Вандимион в ордене появился и новый герольд – светловолосый юноша по имени Серпико, смешливый и простоватый, всегда следующий за командиром, точно тень. От рыцарей, всегда охочих до сплетен, мы узнали, что он прислуживал девице ди Вандимион ещё в отчем доме, и это было похоже на правду – что бы ни потребовалось командиру, первым, к кому она обращалась с приказаниями, был герольд. Также среди рыцарей ходили слухи, что Фарнеза была отправлена в монастырь за некие прегрешения – хотя вовсе не за те, за какие обыкновенно ссылают в монастырь юных девиц высокого рода, но лёгкого нрава – и герольд был ни кем иным как соглядатаем, приставленным к ней, дабы следить за её поведением. Если так, то усилия его пропадали втуне, ибо, как я уже сказал, не было в ордене рыцаря благочестивее девы-командира.
Братия мирно вкушала вечернюю трапезу – весьма скудную, надо признать – когда в трапезную вбежал брат Лука, задыхающийся от быстрых шагов, нисколько не приставших его тучной фигуре. Столь шумное появление не могло не остаться незамеченным, и мы невольно обернулись. Дорогой наш брат пребывал в страшном волнении, он бурно размахивал руками, силясь вымолвить слово, и вдоль стенки к нему уже спешил встревоженный трапезничий, дабы предостеречь брата Луку от нарушения тишины, предписанной уставом. Но его благой порыв остался незамеченным, ибо ещё прежде брат Лука сумел отдышаться и воскликнул:
- Еретики жгут дома!
Тут уже и остальные братья позабыли о соблюдении тишины во время трапезы, и отовсюду послышались восклицания, полные недоумения и ужаса. Те, кто был, поближе, повскакивали со своих мест и окружили брата Луку, выспрашивая, что да как, и доподлинно ли ему известно о свершившихся злодеяниях? На что брат Лука, истово перекрестившись, возвёл глаза к небу и отвечал:
- Истинно говорю вам, что своими глазами видел я, как толпа нечестивцев, собравшись, швыряли факелы в дома, где живут честные люди города сего, и многие выкрикивали богохульства, а иные призывали множить бесчинства и идти в верхний город, дабы разбойничать и там, но Господь милостив – отряды стражи подоспели вовремя, и еретики в страхе бежали. Пожар же распространился, и сгорело пять домов, прежде чем горожане остановили пламя.
В ужасе от столь вопиющих злодеяний братия осеняла себя крестным знамением, а кое-кто начал вслух читать молитву.
- Может, то и не еретики были вовсе? Откуда ты знаешь, что это не простые разбойники?
- Как не еретики, когда поносили они всяко святую Церковь и его святейшество, такими словами, что и слушать-то было стыдно! А сверх того, призывали разграбить храмы и раздать всё имущество нуждающимся. Еретики, самые настоящие нечестивцы!
- А где же это было, брат?
- Да в нижнем городе, где дома богатые стоят.
Тут встрепенулись рыцари ордена, вкушавшие пищу на другой половине трапезной, как заведено. До сих пор они не выказывали заметного интереса, полагая, что еретики жгли дома в бедных кварталах, и хотя было это, без сомнения, ужасно, а всё же не стоило нарушения монастырских правил. Но почти все рыцари были из благородных и богатых семей, и теперь, когда стало ясно, что именно богатые поместья и подверглись разбою, спокойствие их как рукой сняло – юноши окружили брата Луку, наперебой выспрашивая, не помнит ли он, какие дома больше пострадали от огня, и нет ли раненых среди их домочадцев. Дорогой брат наш имел превосходную память и обстоятельно рассказал всё, что помнил, иных успокоив, а иных повергнув в печаль. Напрасно брат трапезничий призывал к тишине – вся трапезная взволнованно гудела, и успокоить монахов, а тем паче рыцарей, не было никакой возможности. Пришлось вмешаться заместителю командира Азану, который мягко, но непреклонно повелел тем из рыцарей, кто закончил трапезу, удалиться во двор, чтобы там уже дать волю любопытству.
Меня же поразило то, что творилось с командиром ди Вандимион – с того мига, как прозвучало известие о пожарах, она не прикоснулась к ложке, только сидела и смотрела перед собой, а вроде и никуда, и щеки у неё слегка покраснели. Наверное, и у неё были родственники в нижнем городе, но не смея нарушить устава, она скрывала тревогу в сердце своём. Подумав об этом, я ещё более преисполнился благоговения перед нею.
Сидящий же рядом герольд, напротив, так низко склонил голову, что я почти не видел его лица.
Наутро был срочно созван капитул, съехались епископы и аббаты во множестве. Монастырь сразу же наполнился шумом и суетой. Видно, что положение было тревожным. Рыцари Святой Железной Цепи присутствовали на капитуле в полном составе, что до братии монастыря, то из нас лишь настоятель да приор приняли участие в обсуждении дальнейших шагов Церкви в отношении безбожников. На удивление, капитул не занял много времени – ещё до начала утренней мессы мы узнали, что разыскать еретиков и отдать их на суд инквизиции поручено рыцарям Святой Железной Цепи.
Признаться, это вызвало немало толков – хоть и рыцарское звание носили эти молодые дворяне, но никогда прежде им ещё не поручали подобных заданий. Их делом было сопровождать понтифика или епископов во время путешествий и торжественных выездов, присутствовать на разного рода церемониях, своим видом напоминая, что святая Церковь не только милосердна, но и надёжно защищена. Но пленять еретиков – даже покойная Жанетта, девица весьма решительная, не помышляла о подобном, и вряд ли рыцари были готовы к облаве.
Большинство братьев были настроены весьма скептически и предрекали, что рейд рыцарей против еретиков окончится неудачей. Некоторые даже спрашивали втайне, не предназначено ли им именно потерпеть неудачу, чтобы король прислал на подмогу свою армию, которая, вне всякого сомнения, в два счёта справилась бы с бунтовщиками. Однако приор рассказал, что командир ди Вандимион приняла решение капитула без единого возражения, как подобает истинно верующей дочери Церкви, и лишь попросила о епископском благословении для всех рыцарей ордена, каковое тотчас же было ими получено.
Сразу после утренней мессы мы с братом Пьетро отправились в город раздавать беднякам бесплатный суп – настоятель наш, будучи столь же милосердным, сколь и предусмотрительным, распорядился делать это на границе между кварталами бедноты и людей среднего достатка, с тем, чтобы не увеличивать приток нищих в богатые кварталы и одновременно не подвергать братьев излишней опасности, ведь известно, что стража не торопится лишний раз заглянуть в трущобы. Суп был жидким, одна вода да овощи, но для несчастных, целыми днями не имеющих крошки хлеба во рту, он был спасением.
- Братья, братья, не напирайте! Всем хватит! – увещевал нищих брат Пьетро в страхе, что лезущие вперёд опрокинут нашу повозку, и одновременно старался зачерпнуть побольше гущи для молодой женщины с младенцем на руках. Я как мог призывал к порядку, но страх остаться без своей порции еды заставлял людей тесниться и отталкивать друг друга, и мы с братом устали ужасно.
Наконец толпа поредела, и очень вовремя - супа в котле осталось на самом донышке. Обрадованные передышкой, мы присели возле телеги отдохнуть.
- Интересно, что случилось в городе, брат Рожер? – задумчиво спросил брат Пьетро.
- Почему ты думаешь, дорогой брат, что там что-то случилось?
- А разве ты не видишь, что людей на улицах почти нет?
Он был прав. Наша телега стояла на перекрестке весьма оживленных улиц, но вот уже почти час, как ни одна лошадь не проехала мимо нас, лишь редкие горожане проходили по своим делам. Да и бедняки разбежались раньше, чем закончилась еда. Это было необычно, и я подивился наблюдательности брата Пьетро.
Мы раздали остатки супа и вернулись в монастырь, поспев как раз к трапезе. Рыцарей ордена не было видно; мне поведали, что вскоре после капитула они спешно собрались и отбыли выполнять свой долг – искать еретиков, виновных во вчерашнем мятеже. Никто не ожидал от них подобной поспешности, но командир ди Вандимион и тут показала своё усердие в служении Церкви.
После полуденного отдыха я отправился в монастырскую больницу, расположенную здесь же, на территории монастыря, где трудился до тех пор, пока со двора не раздался конский топот и крики, знаменующие возвращение рыцарей ордена. Мне не терпелось узнать, успешно ли завершилась их миссия, однако послушание было превыше любопытства, и на двор я вышел не раньше, чем санитарный брат осмотрел результаты трудов моих и остался доволен. Я думал, что к тому времени рыцари уже разойдутся, и новости мне предстоит узнать лишь за ужином, но двор был полон людей. Молодые дворяне, облаченные в доспехи, громко перекрикивались и были как хмельные, хотя ни от кого из них не пахло вином, а братья-монахи… потрясение было на их лицах, потрясение и страх. Многие шепотом передавали друг другу то, что им удалось узнать, и когда новости дошли до меня, я не сразу поверил им.
Говорили, что она ехала впереди отряда, и солнце отражалось от её стальных доспехов.
Говорили, что рыцари по её команде вламывались в дома и арестовывали всех, кого заставали там, будь то мужчины, женщины или старики.
Говорили, что она посылала своих людей вслед за убегающими еретиками, точно травила их собаками, и некоторые погибли под копытами коней.
Говорили, что она делала это именем Господа нашего.
Все арестованные были препровождены в городскую тюрьму, где им предстояло находиться в ожидании инквизиционного суда. По тому, как прежде шли подобные дела, я мог сказать, что ожидать им предстояло долго, потому что предварительное расследование всегда занимало много времени, а когда обвиняется большое число людей, процесс и вовсе затягивается невообразимо, так как многие начинают обвинять друг друга и отрицать собственную вину, и братьям-инквизиторам приходится прилагать немало усилий, дабы отделить зерна от плевел, а доброе – от дурного.
Поднимаясь к часовне, чтобы помолиться за души несчастных, я посторонился – навстречу шла Фарнеза ди Вандимион. Она ещё не успела переоблачиться, лишь сняла шлем, и волосы её лежали в беспорядке. Однако в доспехах свои она держалась с таким уверенным изяществом, с каким иная девушка и в бальном платье не сумеет. На щеках девы-командира алел румянец, и вся она дышала таким волнением, словно не до конца ещё отошла от горячки облавы. Она не замечала меня, как не замечала ничего вокруг. За ней спешил командир Азан, на ходу раздавая приказания рыцарям, и, конечно же, юноша-герольд маячил сзади молчаливой тенью. Вся троица проследовала по направлению к внутренним галереям, где, как я догадался, их ожидали отец-настоятель и епископ дю Вилье, оставшийся в нашем монастыре после капитула.
После вечерни отец-настоятель подтвердил то, что прежде передавали друг другу братья, и сердечно поблагодарил рыцарей Святой Железной Цепи, а прежде всего – командира ди Вандимион за неоценимую помощь в поиске еретиков. «Инквизиционное расследование, –добавил он, – начнётся в ближайшие же дни, а пока задача ордена – продолжить свои поиски, ибо хоть и было арестовано множество еретиков, немалое количество их спаслось бегством, и теперь они будут много осторожнее, так что доблестным рыцарям придётся взяться за дело с удвоенной ревностью. Однако я не сомневаюсь, что вы справитесь со своей миссией. Молодая командир ди Фандимион показала себя достойной дочерью Церкви, и я уверен, что она и впредь будет трудиться на благо Святого Престола с тем же похвальным усердием, не так ли?» Фарнеза ди Вандимион скромно склонила голову, однако было заметно, что слова отца-настоятеля пришлись ей по душе – губы юной девушки дрожали, как у ребенка, скрывающего счастливую улыбку после отцовской похвалы.
После навечерия я, как водится, отправился совершать обход всех монастырских помещений, дабы убедиться, что все двери надёжно заперты и никой инструмент не лежит небрежно на дворе. Без сомнения, Господь видит всё и строго накажет виновного, а всё ж таки не стоит ввергать в соблазн слабых духом. Напевая тихонько псалмы, я обходил монастырские пристройки и уже собирался было возвращаться, как вдруг заметил человека, сидящего на ступенях мастерской. Подойдя ближе я увидел, что это рыцарь ордена. В этом не было ничего предосудительного, строгий распорядок монастырской жизни неукоснительно исполнялся лишь братьями-монахами, рыцари всегда были более свободны в своих действиях. Однако было странно увидеть его здесь одного, в такой поздний час. Обычно рыцари предпочитали проводить свободное время в совместных беседах или прогулках, а чаще упражнялись в искусстве владения оружием. Спрашивать об этом, разумеется, было бы бестактностью, и я двинулся уже было дальше, как вдруг свет от моего фонаря осветил лицо сидящего человека, и я узнал юношу-герольда, прежде не отходящего от командира. Он сидел не шевелясь, прислонившись головой к стене мастерской, и на лице его читалась такая тоска, что я заколебался. Устав требовал завершить обход и удалиться ко сну, однако же вот, передо мною был брат мой, испытывающий страдания, и как мог бы я называться верным слугою Господа, если бы пренебрёг протянуть руку помощи одному из Его детей, наверняка ещё более драгоценному для Творца, чем я, ничтожный? Я подошёл ближе, нарочито шаркая, чтобы, упаси Господь, рыцарь не заподозрил, что я тайно слежу за ним, но он не подал виду, что слышит. Может быть, он нездоров?
- Брат? – тихо позвал я. Рыцарь медленно, словно неохотно повернул голову и встретился со мной взглядом. Я не зря беспокоился – это был взгляд человека, на чьей душе лежит тяжесть.
- Брат… Рожер, да?
Герольдам положено иметь цепкий глаз и хорошую память, однако я был впечатлён. Имена братии были названы вновьприбывшим лишь однажды, и запомнить каждого из монахов, с первого взгляда почти неотличимых в своих одинаковых одеяниях, было весьма сложно.
- Смиренно прошу простить, любезный брат, если я прервал ваше уединение, - начал я, - но мне показалось, что вы чем-то удручены. Могу ли я в чём-нибудь вам помочь?
- Вы так добры, - он растянул губы в улыбке; откровенно говоря, я нашёл её довольно жуткой. – Благодарю за беспокойство, но я просто любуюсь звездами.
Я вздохнул. Он даже не удосужился поднять глаза и увидеть, что вечернее небо было затянуто облаками.
- Брат Серпико, если вы не желаете рассказывать мне, что вас гнетет, я не стану выпытывать ваши тайны. Если вам претит моё присутствие, я тотчас уйду. Но если я хоть чем-то могу облегчить ваше бремя, хотя бы просто остаться здесь, рядом, я с радостью сделаю это. Я сам знаю, что любые горести, переживаемые в одиночестве, вдвойне терзают наши души.
Он молчал так долго, что я не знал, что и думать, однако же прочь меня не погнал, и, ободренный этим, я поставил фонарь на землю и сел возле него на ступеньки, посыпанные соломой. От камней тянуло холодом – зимы была необычно мягкая, но после заката всё равно чувствовался лёгкий морозец. Наше молчание не нарушало тишины; было слышно, как в городе лают собаки и как скрипит деревянная телега, медленно проезжающая за стеной монастыря. Когда герольд наконец заговорил, это было так неожиданно, что я едва не вздрогнул.
- Брат Рожер, приходилось ли вам когда-либо совершать поступок, про который вы знали, что он правильный, но последствия которого были такими ужасными, что вы задумывались – не лучше ли было однажды поступить неверно, чем потом смотреть на результат и не иметь возможности что-либо изменить?
Ох. Я был не силён в подобных рассуждениях. Почему Господь привёл к нему меня, недалекого и скудного умом, а не одного из священников или ученых монахов, владеющих многими премудростями и могущих рассудить любой вопрос в совершенстве?
- Вы хотите исповедоваться? – осторожно спросил я. – Отец Бернар с радостью выслушает вас…
Но он покачал головой.
- Зачем мне исповедь? Я думал, может быть, вы… ладно, это пустяки. Не буду отвлекать вас от дел, любезный брат.
Но тут уже я не собирался оставлять его просто так.
- Тот поступок, о котором вы говорите – был ли он правильным в ваших глазах, в глазах людей или же в очах Господа нашего?
- И то, и другое, и третье.
Мне было трудно представить, чтобы что-то плохое произошло из хорошего – если, конечно, он считал правильным то, что действительно таковым являлось, а не казалось в силу большей привлекательности.
- Если то, что вы совершили, было благом перед Господом нашим, разве может выйти из этого что-то дурное? – пробормотал я. Он безрадостно усмехнулся.
- Вышло, а будет ещё хуже.
- Тогда я не знаю, что посоветовать вам… но послушайте! – воскликнул я, осененный идеей. – Вспомните, что говорится в Священном писании! Кто посадил древо доброе, вправе ожидать от него плод добрый, а кто посадит древо худое, не получит иного плода, кроме худого. Вы посадили древо доброе, возможно, плод ещё не созрел?
- Поверьте мне, брат Рожер, я уже вижу этот плод, - впервые я услышал в его голосе горечь. – Он ужасен, и я боюсь даже думать о том, что будет дальше.
- Тогда просто смиритесь. На хорошем дереве случаются дурные плоды… но знаете, я ещё ни разу не видел, чтобы дурное дерево принесло плод добрый.
На этот раз он улыбнулся вполне искренне.
- Замечательно трактуете Священное писание, брат. Вам бы в проповедники, а?
- Что вы, - я смутился. – Куда мне проповедовать, это для тех, кто поумнее да в речах складнее, а я уж в монастыре, с Божьей помощью, какую могу пользу оказываю.
- А всё же подумайте. Простым людям ваша проповедь пришлась бы по душе. - Он поднялся. – Благодарю вас, брат, мне и в самом деле значительно полегчало. Надеюсь, вы не станете обсуждать этот разговор с кем-то ещё?
- Уста мои запечатаны, - заверил я его, про себя радуясь и вознося хвалу Господу за то, что научил меня сказать правильные слова. Юноша кивнул, и мы распрощались в самом что ни на есть благодатном расположении духа.
На следующий день рыцари Святой Железной Цепи вновь отправились за еретиками; пройдя боевое крещение, юноши держались уже совсем уверенно, со знанием дела проверяли оружие и доспехи, серьёзно обсуждали план предстоящего рейда, а иные не упускали случая покрасоваться, напустив на себя вид залихватских вояк – как раз в этот момент на двор вошли женщины-прачки, забиравшие из монастыря бельё для стирки. Мы, монахи, всегда обслуживали себя сами, но рыцари происходили из благородных семей, и им была непривычна грязная работа. Женщины на территории монастыря – это, конечно, крайне опасно и нежелательно, и многие монахи в час их прихода нарочно уходили в свои кельи, но по правде сказать, в городе мы встречались с гораздо большими искушениями, а эти благочестивые девушки, идущие под строгим надзором старшей прачки и даже не помышляющие заговорить с кем-нибудь из братии, были настоящим отдохновением для глаз. Вот рыцари – те старались обратить на себя внимание и даже заигрывали с самыми симпатичными девицами, однако старшая прачка в корне пресекала любые попытки своих подопечных ответить на горячий взгляд или лукавую шутку.
Среди прочих рыцарей увидел я и Серпико, он дружески приветствовал меня.
- Как ваше самочувствие, брат?
- Благодарю вас, брат, всё прекрасно. Осторожнее! – одна из женщин, совсем молоденькая, засмотрелась на гарцующего в седле рыцаря, споткнулась о камень и едва не упала – герольд успел одной рукой подхватить её под локоть, а другой поймать падающую корзину. Девушка зарделась как маков цвет и начала было благодарить, однако тотчас же была сурово одёрнута старшей прачкой.
- А девка-то не промах! – хохотнул стоящий рядом рыцарь, так скабрезно подмигивая молодой прачке, что даже мне сделалось неприятно. – Падай лучше сюда, красотка, у меня найдётся, на что тебя поймать!
Девушка ахнула и зарделась ещё больше. Герольд укоризненно нахмурился.
- Разве подобает рыцарю так разговаривать с женщиной? – незлобиво попенял он грубияну. Тот, однако, не внял упрёку, но обратил теперь своё внимание на новую цель.
- А какое тебе дело до того, с кем я разговариваю? Ах да, постой-ка, ты же у нас сам из черни! Для тебя и прачка – благородная госпожа, не так ли? Может быть, поцелуешь ей руку? Простите меня, синьорита, - он изобразил шутовской поклон, передразнивая герольда, - эти рыцари – такие невежи!
Его товарищи громко захохотали, радуясь неожиданной потехе. Серпико тоже улыбался, только слегка растерянно.
- Как благородно с вашей стороны, сэр Майло, что вы сами это признаёте. Мне остаётся только согласиться с таким проницательным суждением.
- Надо же, какой остроумный, - рыцарь протянул руку, намереваясь похлопать юношу по щеке, но тот как раз отступил назад, очевидно, заробев, и тем самым избежал прикосновения. – Смотри, как бы тебе язык не подрезали.
- Сэр Майло, я не хочу с вами ссориться, - примирительно заговорил герольд, всем видом своим показывая, что готов смириться с поношением и ничуть не обижен. – Почему бы нам не забыть про это маленькое недоразумение?
Сэр Майло снисходительно поглядел на него.
- И кому пришло в голову сделать тебя рыцарем? Командир Фарнеза и то больше мужик, чем ты.
- Может быть, тебе примерить её юбку? – крикнул кто-то сзади, и рыцари опять покатились со смеху, и хотя было видно, что потешаются они не со злым умыслом, а лишь желая подчеркнуть своё мужество на фоне миролюбивого юноши, мне было стыдно за них. Теша свою гордыню, они забыли о смирении, приличествующем всякому богобоязненному человеку, а уж рыцарю ордена и подавно.
- Точно, она бы тебе пошла больше, чем доспехи, - хмыкнул сэр Майло уже совсем добродушно. Герольд удивлённо поднял брови.
- Вы так хорошо в этом разбираетесь, сэр Майло? Я слышал, что некоторые мужчины питают нездоровое пристрастие к женской одежде, как бы так сказать, на других мужчинах, но, признаться, не встречал до сих пор…
Один из смеющихся доселе рыцарей как-то странно хрюкнул, словно подавился; замолчали и остальные. Я почувствовал, что краснею – намёк, вроде бы ненамеренно брошенный юношей, был настолько непристойным, что ни один мужчина не перенёс бы его без возмущения, сохранив при том свою честь. Так и было – лицо сэра Майло окаменело и начало медленно наливаться кровью, от шеи и вверх, ко лбу, он сжал кулаки, затем схватился за шпагу. Оскорбитель же его стоял с таким невинным видом, словно сам не понимал, какие слова только что слетели с его уст.
- Ты на что намекаешь, щенок?! – рыцарь угрожающе потянул шпагу из ножен. Обмен колкостями перерос в настоящий конфликт, грозящий пролитием крови. Мне следовало призвать оскорблённого рыцаря к благоразумию, но я знал, что он меня не послушает. Молодому герольду, так неосмотрительно пошутившему, грозила уже нешуточная опасность. Рыцари зашумели, предвкушая драку…
- Что здесь происходит?!
Командир ди Вандимион в боевых доспехах стремительно шла к спорщикам. Бесцеремонно оттолкнув сэра Майло, она заставила его убрать вытащенную наполовину шпагу обратно в ножны и вновь гневно вопросила:
- Что происходит?
- Ничего особенного, командир Фарнеза, сэр Майло любезно согласился продемонстрировать мне своё владение оружием, только и всего, - начал было оправдываться Серпико, но сэр Майло, возмущенный, очевидно, тем, что приходится лгать с трусливой целью избежать наказания, перебил его:
- Щенок оскорбил меня!
Командир вспыхнула.
- Должна ли я напомнить, что дуэль запрещена уставом ордена?! И что все её участники будут отданы под трибунал, особенно тот, кто нанесет противнику вред?! – при этом она почему-то глядела на своего герольда, хотя уж кто-кто, а он вряд ли представлял для сэра Майло хоть сколько-нибудь значимую угрозу. Юноша потупился под её осуждающим взором, да и сэру Майло ничего не оставалось, кроме как опустить голову и пробормотать извинения. Удовлетворившись их виноватым видом, командир жестом дала понять, что не имеет больше претензий.
- Построение через двадцать минут! Серпико, за мной, - она развернулась так же стремительно, как и возникла, и зашагала прочь. Герольд послушно последовал за ней.
Я перекрестился, восславив милость Господа, не допустившего смертоубийства.
- Мальчишке повезло, - заметил один из рыцарей, наблюдавших за неудавшейся ссорой. – Сэр Майло отменно владеет шпагой, убить не убил, а несколько шрамов оставил бы на память.
- Если бы дело дошло до дуэли, - возразил ему приятель. – Этот Серпико трусоват, он даже ни одного еретика не арестовал вчера. Насчёт юбки – это ты метко сказал! Ему надо было родиться девицей, а не парнем.
- К тому же, он и впрямь хорошенький как девушка, - ввернул оказавшийся тут же кантор, о чьей слабости к нежным лицам молодых послушников было всем известно. Рыцари снова развеселились и, в приподнятом расположении духа, отправились к конюшням – выводить своих лошадей.
Но сэр Майло бы зол, я видел это по его суженным глазам, и к тревоге своей понял, что молодой герольд только что нажил себе весьма опасного врага, который не успокоится, пока не заставит юношу заплатить за оскорбление, нанесенное перед лицом товарищей.
Новая облава увенчалась не меньшим успехом, чем первая, арестовано было немалое количество народу. Рыцари, как и прежде, хватали целые семьи, щадя разве что малых детей да совсем уж немощных стариков, и городская тюрьма оказалась переполнена. Епископ дю Вилье во всеуслышание пообещал, что это не создаст ордену нежелательных проблем, ибо в Святом городе достаточно монастырей, оснащённых подземными кельями, которые легко можно превратить в темницы – конечно же, на краткий срок расследования. Это заявление было встречено робким протестом, мало кто из монастырских настоятелей желал сносить в своей вотчине присутствие богомерзких еретиков, хотя бы и под надежной стражей, но кто стал бы возражать епископу? Нашим братьям прибавилось лишней работы, само собой разумелось, что первых узников заключат именно в наши подземные кельи, где их будут охранять рыцари ордена, каковые, впрочем, тоже не испытывали радости от перспективы становиться надсмотрщиками.
Настоящей новостью стало то, что заседание инквизиционного суда было назначено на следующий день. Все полагали, что расследование займёт гораздо больше времени, но видимо, столь явно проявлялась еретическая зараза, что следователи легко разобрались, кто оказался запятнан ею.
Они действительно разобрались. Несколько человек – женщины и подростки – были оправданы и отпущены по домам, большей части предписано публичное покаяние, паломничества и совершение пожертвований в пользу святой Церкви, в зависимости от тяжести содеянного. А остальных приговорили к публичному сожжению, и аутодафе было назначено на следующее утро, сразу после рассвета.
Посмотреть на аутодафе собралось множество народа. Рыцари Святой Железной Цепи занимали особое место на деревянном помосте, так как именно они пленили приговоренных к сожжению еретиков. Мы, простые братья, не все смогли уместиться на помосте, многие окружали его снизу и довольствовались тем, что были отделены от напиравшей толпы цепью солдат.
Вскоре показалась вереница осужденных. Они шли друг за другом, связанные одной длинной веревкой, многие спотыкались и с трудом удерживались на ногах. Несмотря на недолгое заточение, вид у них уже был изможденный, никто не глядел по сторонам и даже не пытался уклониться от ударов, разве что женщины закрывали лица руками. Люди вокруг, охваченные праведным гневом, шумели и выкрикивали обличительные слова, некоторые бросали камни и гнилые овощи. Зрелище было претягостное.
Когда все осужденные выстроились на площади, солдаты наконец вспомнили про свои обязанности и кое-как усмирили толпу. Затем здесь же, на площади состоялось торжественное богослужение, проведенное ни кем иным как епископом Ромолино, он же прочитал проповедь, в которой обличал все мерзости, творимые еретиками, и не жалея красок расписывал грозящие им муки ада. Голос у епископа был громкий, как иерихонская труба, и чувствовалось, что слова проповеди идут от самой его души – рисуемые им картины как живые вставали у меня перед глазами, и да простит меня его преосвященство, но к концу проповеди я уже желал, чтобы красноречие сего блестящего проповедника наконец иссякло.
По окончании мессы брат-инквизитор во всеуслышание зачитал приговор, по которому нераскаявшиеся еретики приговаривались к казни через сожжение заживо, с тем, чтобы их души, очистившись в пламени, были избавлены от тяжести смертного греха. Вот тут начались крики и рыдания, еретики умоляли о пощаде, кричали о своей невиновности, осыпали проклятиями судей, но солдаты уже волокли их к столбам, обложенным хворостом. Мне нестерпимо захотелось отвернуться и не видеть, что произойдёт дальше, и я заметил, что некоторые из рыцарей ордена испытывали то же смущение. Даже командир Азан с суровым видом разглядывал собственные руки.
Фарнеза ди Вандимион, стоявшая прямо передо мной, не отрывала взгляда от площади, хоть на лице её и было написано отвращение.
- Терпите, дитя моё, - шепнул ей епископ дю Вилье. – Телесные муки выглядят ужасно, но нам надо помнить, что это лишь временное, преходящее. Души же несчастных грешников очистятся в этом огне и будут приняты в царство Господа нашего.
- Ваше преосвященство… - она говорила с трудом, словно сомневалась в каждом слове. – Объясните, я не понимаю. Если Господь любит нас, зачем Он заставляет нас страдать?
Было видно, что этот вопрос родился не сей миг – это был плод долгих размышлений, которые рано или поздно возникали у каждого верующего. Были они и у меня, и хотя я давно нашёл ответы на свои вопросы, но всё же прислушался, дабы пастырское наставление епископа ещё более укрепило меня в вере. Его преосвященство положил руку командиру на плечо.
- Вспомни, что написано в Священном писании – «Око за око». Еретики своими богохульствами причиняют Господу тяжкие страдания. Чтобы очиститься и вновь стать достойными Его любви, им надо искупить свои грехи такими же муками. Иначе никак, дитя моё. Умерщвляя плоть, мы спасаем дух, - его ладонь начала поглаживать плечо девушки. – В этом и проявляется любовь Господа – Он даёт нам возможность очиститься. Посты, долгие молитвы на коленях, самобичевание – это драгоценные дары для укрепления нашей веры. Ты молишься, Фарнеза?
- Да, ваше преосвященство.
- А используешь ли ты дисциплину?
- Нет, ваше преосвященство.
- Напрасно. Вспомни о святых, которые денно и нощно истязали свою плоть и обрели вечное блаженство в Царствии Божьем. Святая Агнесса приказывала сечь её розгами по обнаженному телу, она говорила, что с каждым ударом слышит, как ангелы на небесах поют её имя. А святая Бригитта…
Тут раздался отчаянный вопль, полный ужаса – солдаты подожгли хворост – и епископ дю Вилье прервался. И очень вовремя, ибо от его благочестивых рассказов у меня, грешного, перед глазами возникли вовсе не благочестивые картины. Костры ярко вспыхнули, наверное, хворост обильно полили маслом, и огонь мгновенно добрался до человеческой плоти. Крики переросли в истошный вой, в котором не было уже ничего человеческого – от этого ужасного звука, исторгаемого одновременно десятком глоток, волосы вставали дыбом. А через несколько минут воздух наполнился тошнотворным запахом паленого мяса. Невыносимо! Я закрыл глаза, чтобы не видеть живые факелы, кричащие и корчащиеся от муки, но так было ещё хуже – под впечатлением от недавней проповеди мне тотчас примнилось, что я нахожусь в аду. Я взмолился Господу, чтобы Он скорее прекратил страдания несчастных грешников, даровав им вечный покой.
А Фарнеза ди Вандимион стояла и смотрела на пылающие костры, точно зачарованная, и на лице её было благоговение, смешанное с восторгом.
Когда хворост прогорел, оставив гору тлеющих углей под обуглившимися скелетами и невыносимый смрад, мы возвратились в монастырь. Это было странное шествие, вовсе не так следовало бы идти тем, кто засвидетельствовал победу истинной веры над богопротивной ересью и примирение душ грешников с Богом. Что рыцари, что монахи – все мы были невеселы и спешили скорее покинуть место казни. Горожане смотрели на нас со страхом, многие осеняли себя крестом. Среди прочих я заметил и девушку, ставшую причиной недавнего раздора между рыцарями – она высматривала среди нас своего заступника, а увидев, вся зарделась и приветливо улыбнулась ему. Не знаю, заметил ли её юный рыцарь – всё то время, что я видел его, он обращал внимание только на командира ди Вандимион и выглядел ещё более подавленным, чем все остальные.
Охота на еретиков продолжилась, и вскоре в подземелья нашего монастыря водворили первых узников. Поскольку подземные кельи не были предназначены для удержания людей, лишь для добровольного затворничества, инквизиция особо следила, чтобы среди содержащихся там еретиков не было способных оказать сопротивление. Из рыцарей Святой Железной Цепи было выделено три смены для охраны подземелий. Командир Азан мудро определил для этой миссии тех юношей, за чью судьбу церковное начальство особо беспокоилось – как я уже говорил, почти все рыцари Святой Железной Цепи были из дворянских семей, и некоторые вельможи уже высказали своё недовольство тем, что их дети подвергаются опасности при стычках с еретиками.
Однако большинство рыцарей с готовностью участвовали в облавах. Перемена статуса ордена от красивого, но малополезного украшения к настоящему боевому отряду привела их в восторг, особенно самых юных. Не было для них большей гордости, чем выслушивать благодарности за успешно проделанную работу из уст епископов и кардиналов; даже понтифик не раз отмечал заслуги ордена в борьбе с ересью. Гордились они и своим командиром, настоящей девой-рыцарем, о каких прежде слагали легенды. Всякий раз перед очередным рейдом Фарнеза ди Вандимион просила у епископа благословения для ордена, и когда она смиренно опускалась на колени, а следом за нею – вся шеренга рыцарей в боевых доспехах, клянусь, в мире не было зрелища прекраснее. И как же преображалась она, едва выйдя из храма! Огонь благочестия, горевший в её глазах, становился огнём правосудия, и ей уже не нужна была помощь командира Азана, чтобы командовать своим отрядом. По правде сказать, и среди мужчин-то далеко не все имели столько властности и ожидали столь же беспрекословного подчинения.
Она не пропускала ни одного аутодафе, и когда большинство рыцарей Святой Железной Цепи всячески избегали зрелища сжигаемых заживо людей – а они были частыми, эти мучительные казни, колесо правосудия теперь вертелось быстро, иных еретиков успевали допросить и вынести приговор уже в день ареста, а на следующее утро едкий дым уносил к небесам их души – в то время командир ди Вандимион не уходила с площади раньше, чем догорал последний костёр, и вечером молилась дольше обычного, и некоторые поговаривали – хоти мне даже не хочется предполагать, откуда им стало это известно – что командир иногда даже чересчур усердствует в самобичевании. Большинство рыцарей пренебрегали этим привычным для монахов способом умерщвлением плоти, но так уж она была истова в своей вере, эта женщина, что временами нам всем казалось – она и верно послана нам самим Всевышним.
Среди церковного начальства, особо отмечавшего успехи ди Вандимион, был епископ дю Вилье, пребывавший в стенах нашего монастыря ещё с того самого капитула, на котором решилась судьба ордена. Я заметил, что он весьма часть сопровождал командира в прогулках по обители, беседуя с нею о Священном писании и житиях святых, также давая и пастырские наставления. Видимо, его преосвященство принял близко к сердцу судьбу молодой девушки, взвалившей на себя тяжелое бремя ответственности за весь орден. Обычно рыцари исповедовались отцу-настоятелю, но епископ дю Вилье принял Фарнезу ди Вандимион как свою духовную дочь, исповедуя её и наставляя в вере. Нередко бывало, что епископ приглашал командира в свои покои и их беседы затягивались допоздна – завершая вечерний обход, я иногда видел, как ди Вандимион в сопровождении своего герольда возвращается к корпусу, где располагались рыцари. Я также заметил, что после подобных бесед в спальне командира допоздна горели свечи – видимо, наставления епископа подвигали командира к долгим размышлениям. Что касается Серпико, в нём эти полуночные беседы явно не пробуждали благочестивого энтузиазма, ибо я не раз примечал, как при виде епископа дю Вилье на его лицо набегает тень, но так уж случилось, что я знал причину столь странного отношения к нашему пастырю. Причина эта была столь же земна, сколь и возвышенна, и объяснялась одним словом – самым великим словом за всю историю человечества, словом, которое с одинаковым трепетом произносили цари и простолюдины, ради которого совершались подвиги и преступления, которое было воспето всеми поэтами, сочинителями и певцами, когда-либо жившими на земле. Слово было – любовь.
Серпико был влюблён. Я ненароком оказался посвящён в эту тайну, тщательно хранимую им от посторонних глаз; случилось так, что однажды после заутрени, когда братия на несколько кратких часов возвращается ко сну, я почувствовал, что не смогу более закрыть глаз, и отправился бродить вдоль стен монастыря, читая про себя любимые молитвы и наслаждаясь ещё не проснувшейся, предрассветной природой. Когда весь мир ещё спит, воздух свеж и напоён прохладой, и лишь ранние птицы приветствуют Творца своими звонкими голосами – в такие минуты мне почему-то кажется, что молитва бодрствующих возносится прямо к Господу, и Он внимает ей с любовью и заботой, точно как отец поутру слушает звонкие голоса проснувшихся детей. Дерзновенно ли полагать сие? не знаю, но в предрассветный час с особой радостью возношу хвалу Господу за все благодеяния Его, и душа моя наполняется особым умиротворением, известным лишь тем, кто отрекся от суеты этого мира и поручил себя Отцу Небесному.
В таком-то благостном состоянии духа я почти дошёл до ворот, когда вдруг заметил возле ограды другого человека, которому точно так же, как и мне, не хотелось тратить время на сон. Но по совсем иной причине – прислонившись к решетчатой ограде, он тихо переговаривался с кем-то, стоящим с наружной стороны. В этом не было бы ничего предосудительного, если бы голос, отвечавший ему, не принадлежал женщине! К счастью, я вовремя понял, что передо мной один из рыцарей, а не монах, нарушающий обет целомудрия, и не стал обнаруживать себя. Но стремление удостовериться, что не происходит ничего дурного, – а также, и я в том чистосердечно каюсь, моё извечное любопытство – побудили меня подойти ближе, ступая по возможности более тихо, дабы остаться незамеченным. Беспокоился я зря – парочка ничего не слышала, поглощенная беседой, а разросшиеся кусты жасмина надёжно скрывали меня из вида. Серпико я узнал почти сразу, собеседница же его была мне не видна, но голос показался знакомым, и немного спустя я понял, откуда – то была молодая прачка, девушка, за которую Серпико вступился перед сэром Майло и которая в утро после первого аутодафе высматривала его из толпы. Говорила в основном она, молодой герольд лишь изредка подавал голос, и хоть я и был монахом, однако же вовсе не с ранней юности, а потому сразу узнал мудрую тактику обольщения женщины – стоит лишь позволить ей говорить столько, сколько она хочет, и вскорости она сочтёт тебя искуснейшим из собеседников.
Не желая обнаруживать себя, я оставался на месте до тех пор, пока нежная беседа не завершилась, и рыцарь, попрощавшись с девушкой, не побрёл прочь от ворот. Только тогда я покинул своё убежище.
После этого я ещё не раз видел их на том же месте, в тот же предутренний час, и вполне ясно понял, почему Серпико питает предубеждение против вечерних встреч Фарнезы ди Вандимион с епископом – ложась заполночь и вставая задолго до рассвета, не так-то просто было оставаться бодрым весь день. К сожалению, ди Вандмион заставляла его находиться при себе неотлучно, куда бы она ни шла, словно герольд был её личным слугой; впрочем, насколько я слышал, до её появления в ордене именно так всё и было, и молодая командир просто не желала расставаться с прежними привычками, да и Серпико воспринимал такое положение дел как само собой разумеющееся. Однако я не раз видел, как он украдкой дремлет во время проповеди на вечерней службе.
Его роман с молодой прачкой оставался весьма целомудренным и не заходил дальше соприкосновений рук через железную решетку ограды – необычно для современных молодых людей, уж мне-то известно, что многие юноши из дворянского сословия считают для себя обыкновенным делом предаться плотским утехам с девушкой из простонародья, но, с другой стороны, дворянский титул достался Серпико не от рождения, и вполне возможно, он привык смотреть на барышень из своего нового окружения издали, не смея приблизиться и скомпрометировать девушку неожиданным вниманием. Тем трогательнее и прекраснее была теперь эта любовь, расцветавшая втайне от посторонних глаз, подобно хрупкому цветку. Мне нравилось думать, что я, как садовник, один знаю об этом цветке и могу издали наслаждаться его благоуханием.
Но как оказалось, знал не только я.
В этот вечер рыцари Святой Железной Цепи вернулись в монастырь много позже обыкновенного – торжественная встреча понтифика с послами королевства Бальден, на которой рыцари ордена присутствовали как олицетворение нашей веры и доблести, затянулась. Конюхи расседлывали лошадей; сами рыцари, утомленные и весь день не имевшие во рту маковой росинки, торопились в трапезную, где им был заботливо оставлен поздний ужин. Командир ди Вандимион тоже выглядела измотанной, но, несмотря на это, не спешила вслед за остальными. Её лицо было задумчиво, брови нахмурены – казалось, её терзали какие-то мучительные раздумья. К счастью, епископ дю Вилье уже вышел во двор – его забота о своих чадах была поистине отеческой.
- Дитя моё! –он протянул Фарнезе ди Вандимион обе руки, ободряюще улыбаясь. – Вы задержались. Что с тобой? Я вижу, ты бледна – что-то случилось?
- Нет, ваше преосвященство, - девушка благочестиво опустила голову под благословение. – Я просто задумалась…
- О чём же?
- Приём был такой пышный… Цветы и обед, и множество гостей… А монахи не могут накормить голодных. Когда я жила в доме отца, мы часто устраивали балы, но мы аристократы, а Церковь… разве Церковь может быть богатой? Я не понимаю…
- Дитя моё, - епископ покровительственно обнял её за плечи, - я знал, что ты рано или поздно задашься этим вопросом. И буду счастлив разрешить твои сомнения. Пойдём в храм, там можно будет спокойно поговорить…
Было видно, как обрадовалась девушка вниманию своего наставника. Я мысленно восхвалил епископа за его доброту. Проходящие мимо рыцари склоняли головы, и он благословлял каждого, и каждого одаривал ласковой улыбкой. Несмотря на то, что некоторые епископы относились к дю Вилье достаточно сухо, по всему было видно, что он – настоящий пастырь стада малых сих.
- Серпико? – командир позвала машинально, даже не посмотрев, потому что герольд уже стоял чуть позади, готовый сопровождать своего командира. Дю Вилье слегка нахмурился.
- Фарнеза, разве ты хочешь вести этот разговор при посторонних?
Казалось, это замечание её удивило.
- Серпико всегда сопровождает меня. Не вижу, что я могла бы от него скрывать…
- Разумеется, разумеется, - поспешил согласиться епископ, по-видимому, вспомнив, что юная командир была аристократкой и привыкла к постоянному присутствию слуг, а кроме того, будучи молодой незамужней девушкой, не могла появляться на людях без сопровождающего, и даже теперь, в ордене, с трудом отвыкала от прежних правил приличия. – Однако я думаю, не будет ничего дурного, если мы побеседуем в ризнице, а твой рыцарь подождёт нас снаружи, не так ли? На случай, если ты захочешь исповедаться.
- О, конечно, ваше преосвященство.
- А что касается твоего вопроса, ответ на него весьма прост, - они неторопливо двинулись по направлению к храму. – Вспомни, какая аллегория приводится в главе о Церкви, ожидающей мессию: «Как невеста, в свадебный наряд облеченная, ожидает с трепетом жениха, так и Церковь земная ожидает явления Мессии, предсказанного пророками». Наша Церковь – невеста в ожидании жениха, а наряд невесты должен быть праздничным. Напротив, было бы позором…
Тут речь его преосвященства прервали, и произошло это самым неприглядным образом – трое двигавшихся им навстречу рыцарей вежливо пропустили епископа и командира, но не пройдя и двух локтей, рыцарь, шедший первым – я узнал сэра Майло – неожиданно сделал шаг в сторону и с силой задел плечом герольда.
- Глаза протри, - грубовато бросил он. Не было сомнений, что недавняя ссора была ещё жива в его памяти, и этот толчок, как и оскорбление, был намеренным.
- Прошу прощения, сэр Майло, - герольд прижал руку к сердцу, вид у него был поистине сокрушенный. – Я не заметил, что вас шатает.
- Слышали? – возмущенно обернулся рыцарь к своим спутникам, ища поддержки; к их чести, молодые люди не стали поощрять его негодование, но и без этого было понятно, что просто так вспыльчивый молодой человек не угомонится. – Хочешь сказать, это я виноват в том, что ты такой неуклюжий?
- Я прошу прощения, сэр Майло.
- Правда? А по мне, так ты насмехаешься…
- Серпико! – командир ди Вандимион решительно прервала спорщиков. Её лицо пылало – видно было, как досадно ей становиться свидетельницей такой неприятной ссоры на глазах у епископа. – Я оставила молитвенник в комнате, принеси его.
Герольд молча поклонился и зашагал к жилому корпусу.
- Сэр Майло! Если вы намерены и дальше провоцировать ссоры, я буду вынуждена просить, чтобы вас отправили с миссией в другую местность. Это понятно?
Рыцарь нехотя кивнул; вид у него был покаянный, как у напроказившего мальчишки, но злобные взгляды, бросаемые вслед ушедшему Серпико, не оставляли сомнений в том, что полученный от командира выговор не остановит его от попыток взять реванш. Однако командир ди Вандимион не заметила этого и, успокоенная, направилась обратно к терпеливо ожидающему её епископу дю Вилье.
- Ничего себе! – пробормотал светловолосый рыцарь, наблюдавший за ссорой. – И всего-то из-за простой девки…
Фарнеза ди Вандимион замерла на месте. Потом очень медленно повернулась, и не знаю, отчего, но мне стало не по себе при взгляде на её лицо. Такое уж спокойное оно было, словно у каменной статуи.
- Какой девки? – тихо спросила она.
Вечером, когда рыцари и монахи выходили из храма после вечерни, ди Вандимион задержалась на крыльце и негромко сказала:
- Можешь идти, Серпико. Если тебе нужно свободное время, я обойдусь без тебя.
- Мой долг – сопровождать вас, госпожа Фарнеза, - невозмутимо ответил герольд. И больше я ни разу не слышал, чтобы командир ли Вандимион приказывала ему сопровождать её во внеурочное время, хотя внешне это было никак не заметно – молодой рыцарь по-прежнему ни на шаг не отходил от своей госпожи, несмотря на её явное равнодушие и лёгкое недовольство епископа дю Вилье.
Продолжение в комментариях.
@темы: berserk, чужие умные мысли
-
-
26.10.2013 в 18:56Тут мои любимые Серпико и Фарнеза
-
-
26.10.2013 в 19:19