UPD: Вторая часть дочитана. Эта история разрывает мне сердце. А ведь это только
середина, все только закручивается, дальше будет только хуже. Хуже - в смысле острее, больнее, еще больше столкновений и конфликтов.
А начиналось-то все с шуток и куртуазных бесед. Но аннотация к роману изначально предупреждает, да.
А ведь впереди еще
Метелин. Ох уж эти мне спойлеры. И
пролог сейчас новыми красками заиграл. Вот и волк.
цитатыТот факт, что хэр Ройш-младший ему завидовал, объяснялся вовсе не верфями и деловыми переговорами с бароном Копчевигом, а способностью графа Набедренных смотреть на реальность и видеть вместо неё Большой зал Петербержской филармонии и его роскошную люстру из баскского хрусталя.
*****
— Просто у меня был… сложный день, — уклончиво улыбнулся Скопцов. — И мне очень бы хотелось, чтобы дальше всё складывалось просто.
*****
..... оглядываясь вокруг себя, Плеть никак не мог понять: если мир прост и незатейлив, почему остальным так нужно заволочь его тиной? Ведь откуда-то же берётся эта странная тяга выплетать себе сложности, когда достаточно смахнуть пыль рукой. Как удаётся им не увидеть настоящей, обычной сути вещей? Глядя на скульптуру, нельзя не знать, что такое камень; глядя на авто, нельзя не знать, что такое колесо; глядя на человека, нельзя не знать, что такое честь, правда, любовь. Прочее — лишь следствие основ, лишь ярлыки и лесенки склада.(...)
В голове Плети было просторно, сухо и ясно, потому что он никогда не пытался домыслить за других. Чужая душа сокрыта, и с тем, как плотно запахиваются её створки, можно лишь смириться.
Смириться — и спросить.
*****
Утро настало, но, увы, едва ли последнее.
Всё пошло не так.
*****
Метелин инстинктивно шагнул вперёд — будто хотел приблизиться, укрыться, увернуться от нелепицы службы в Резервной Армии. Попросить что только не защиты.
Вслух, конечно, попросил о другом:
— Прости, я мыслю сейчас не слишком трезво. Можешь разжевать, что это мне даёт — кроме шанса избежать проклятых пилюль? Я стараюсь, но мне правда так сразу не разглядеть, какая в этом польза — с точки зрения того, к чему я стремился.
Гныщевич зыркнул из-под шляпы гневно — но уже привычно гневно, без этой странной незнакомой тяжести:
— Такая, что пока ты жив и цел, ты всегда можешь попытаться второй раз.
Метелин не выдержал, отвернулся к стене — хоть и глупо прятать лицо.
— Спасибо, — совладать с голосом тоже не вышло. — Спасибо, правда. Что я должен сделать — подать прошение? На чьё имя, в какой форме, через кого?
Он понимал даже теперь: это всё проклятое влияние момента, ему невозможно противостоять. Через неделю, через день, через час он обязательно пожалеет о данном Гныщевичу согласии. Спросит себя: какого лешего, какая Армия, какое бегство, к чему? Задумается, так ли плохо было угробить себя вместо расстрела пилюлями, и что теперь делать, где искать этот «второй раз», как начать сначала.
Через неделю, через день, через час.
А сию минуту — перед лицом такого волнения о его никчёмной судьбе — сопротивление даже и не зарождается в душе.
Потому что никто прежде хоть сколько-нибудь сравнимого волнения не проявлял.